только в лаборатории, и всё было зашибись. Огурцы пёрли как не в себя. А когда в поле с ероплана, возникли нюансы. Суслики там какие-то были, или тушканчики, не суть, — так вот, они тоже под этими лучами загорали, оказывается.
— И на них выросли огурцы? — заинтересовалась Аннушка.
— Нет, но из них выросла неведомая зубастая фигня, которая кого-то там понадкусывала. Мелкая, но злобная и живучая. Смысл, как я понял, был в том, что тут на поверхности ни хрена не растёт, потому что жара, ветер, сушь, песок и пыль. А облучённые кукурузогурцы…
— Кукурузогурцы? — фыркнула девушка.
— Или яблонаны, неважно. В общем, они как-то там клеточно регенерировали и усваивали питательные вещества как ненормальные, отчего росли где хочешь, хоть в асфальт втыкай. Вот и суслоёбики эти мутировавшие оказались — ломом не убьёшь.
— И что? Они сожрали всех людей и стали править миром?
— Нет, порешили их в конце концов. Приморили чем-то. И вот, понимаешь, у героя моральная дилемма — накормить человечество кукурузогурцами, создав пищевое изобилие, но рискуя наплодить орды хищных суслоёбиков, или уничтожить результаты своего труда, спустив в сортир десять лет работы. А вокруг, как мухи над говном, вьются алчные корпорации. Одним, значит, яблонанов подавай, чтобы захватить рынок, а другим, наоборот, суслоёбики глянулись.
— А с этих-то какой прок?
— Ну как же, ведь если из простого суслика этакая херня выросла, то что будет, если волшебным фонариком посветить, например, на медведя? Это ж такая медвежуть вырастет, что её милое дело конкурентам на порог подкинуть, в дверь позвонить и убежать. Сразу тем станет некогда.
— А, ну да, логично. И что дальше было?
— У мужика этого ещё, как назло, разом жена и любовница. И жена ему дома в одно ухо: «Бросай ты эту фигню, добром не кончится», — а любовница, которую он в лаборатории промеж штативов интеллектуально огуливает, наоборот, в другое: «Ах, ты такой гений, давай, двигай науку! Да-да, вот так двигай, глубже, не останавливайся! Ах, какой у тебя большой талант!»
— А он чего?
— Он продолжает трахать обеих, ожидая, пока само собой как-нибудь прояснится.
— Действительно, большой талант. И что там дальше?
— Ну, между постельными сценами он как-то успевает наловить тех сусликов и начинает их облучать, чтобы понять, как на них те огурцовые лучи действует. Надеется подобрать частоту, или, там амплитуду, или фазу какую, чтобы огурцы колосились, а суслоёбики нет. Тогда пустоши покроются кукурузогуречной травой, закрома начнут ломиться от яблонанов, и благодарное человечество воздвигнет ему монумент с во-о-от такой кукурузиной.
— Но что-то пошло не так? — проявила понимание законов жанра Аннушка.
— Ну, разумеется. Коварная любовница решает похитить результаты исследований героя и променять его огромный горячий талант на холодные, но не менее огромные деньги.
— Надвигается кульминация?
— Ну, да. Утащив ключи у утомлённого чрезмерными научными изысканиями партнёра, она идёт в его лабораторию. Но в это же время его жена, решив уточнить, кого именно трахает муж, проникает туда же. Они сталкиваются при свете ультрафиолетовых ламп над экспериментальными образцами, кричат друг дружке: «Ах, ты, шлюха!» — и переходят к рукопашной, злостно нарушая технику безопасности при работе с проникающим излучением. Толкают жопами оборудование, суслики разбегаются, а сами они получают дозу огуречных лучей.
— Какой пассаж! — восхищается Аннушка. — И что дальше?
— Не знаю, я только до этого момента дочитал.
— Так, читай вслух! — велела она деловито.
— Там слог не очень, — предупредил я. — Пафосно и многословно. Я только от скуки не бросил.
— Плевать, один чёрт спать рано, а делать нечего. Устроим литературные чтения.
— Погоди, я тогда ногу отстегну и вообще устроюсь на ночь, чтобы не вставать уже.
Я раскатал по полу спальник, накидав под него тряпья с вешалки, сел и распряг протез. Как я и опасался, во вкладыш попал вездесущий песок, и кожу на культе слегка натёрло. Я разложил вкладыш для просушки, поморщившись от запаха, достал из кармана заживляющую мазь и принялся втирать в пострадавшие места. Аннушка пристально наблюдает за моими манипуляциями, отчего мне слегка неловко. Я стесняюсь своего увечья. Точнее, не столько его, сколько своей неполноценности.
— Как тебя угораздило? — спросила она.
— Как всех. Мина. Ими вся прифронтовая зона в три слоя усеяна, самое частое ранение — потеря ноги. Шёл, не туда наступил, готово.
— Мог бы соврать что-нибудь героическое, — усмехнулась девушка. — Произвести впечатление. Типа забил щелбанами два десятка врагов, но, когда пинками доламывал танк, ушиб пальчик…
— Нафига?
— Не знаю. Мужики постоянно так делают. Ритуал. Ну, как у птиц — растопырить перья, закатить глаза и закурлыкать. Демонстрация готовности к размножению, типа.
— Что же ты не предупредила? Я бы что-нибудь придумал.
— Пофиг, не надо. Один чёрт размножаться я не планирую.
— Со мной или вообще?
— Не твоё дело. Болит?
— Терпимо. Идти смогу.
— Тогда давай, читай уже.
Глава 4
Литература и шопинг
— «Пропустите! Пропустите меня к ней! — возопил Шроун».
— Так и написано, «возопил»? — уточнила Аннушка.
— Да, я же говорю, стиль такой. Книжка с полки «лучшие продажи», наверное, аборигенам нравилось.
— Шроун — это главный герой?
— Ага. Тот самый, изобретатель огуречных лучей.
— Ладно, читай дальше.
— 'К которой из двух? — усмехнулся дежурный врач.
— К обеим! — воскликнул, заломив руки, учёный. — Не время для выяснения отношений! Их жизни в опасности!
— Несколько укусов, порезы стеклом, незначительные гематомы… — начал перечислять врач, заглянув в бумаги. — Ваши дамы побили друг дружке лицо и посуду? А откуда укусы? Домашнее животное? Я вообще не понимаю, почему их поместили в изолятор…
— Вот именно! Вы не понимаете! — Шроун возвысил свой голос. — Они… Впрочем, кому я объясняю? Вы не учёный! Пропустите меня!
— Здесь не ваша лаборатория, — обиделся медик, — а больница. Впрочем, не вижу причины не пускать посетителей. Если дамы переключатся на вас, первую помощь окажут на сестринском посту. Проходите.
Он нажал кнопку, разблокируя турникет.
— Я не буду обсуждать твоё предательство! — воскликнул Шроун. — Хотя оно отравленным кинжалом пронзило мне сердце! Я пришёл, чтобы спасти твою жизнь!
— Ты так благороден! — зарыдала Морива.
