– Не только обычные стрелы, – крякнул Буил. – Катапульту притащили из замка. Пару дротиков из нее выпустили: пробивает доску толщиной с мой кулак. Если Вседержатель будет добр к нам, собьем гадину. Только я не очень верю, что дракон прилетит. Поговорил с бургомистром, с новым книжником нашим: не верит никто, что дракон, словно караульный, по часам является. Вот скажи, кто ему даст знак?
– Колокол, – сказал Юайс. – В полдень ударит колокол. Мало?
– Так чего ж он раньше не прилетал? – не понял Буил. – Колокол каждый день бьет!
– Подожди, Буил, – покачал головой Юайс, – если дракон не явится, я буду радоваться не меньше тебя. Глума, присмотри за Гао.
Боль исказила лицо Юайса. Он похлопал мастера стражи по плечу и скрылся между шатрами. Гаота покрутила головой. По площади шла Юайджа, за ней несла корзину миловидная девчушка. «Слода», – вспомнила Гаота. Юайджа доставала из корзины какие-то сладости и раздавала их детям. Ее горло было затянуто платком.
– Вот. – Она протянула угощение Гаоте. – Возьми. Сегодня день рождения моей дочери. Слода, иди сюда. Как тебя зовут? Глума? А тебя? Фас?
– Я уже не ребенок, – ответил Фас.
– И я, – дрогнувшим голосом сказала Глума.
– Нет, вы все дети, – улыбнулась Юайджа. – И я тоже. Пусть и глубоко внутри. Великий праздник сегодня. Берите.
– Там… – Гаота покраснела. – Там за шатром еще Кач, Брог, Тьюв. Простите…
– Все хорошо. – Глаза у Юайджи блестели, но улыбка искрилась радостью. – Вот, вот. Держи. Я много сделала. Сейчас мы пойдем и наполним еще корзину. Бывают такие дни, когда нужно вот так. Понимаешь?
Она сунула в руки Гаоте сразу с десяток сладостей, насаженных на тростинки, и пошла дальше, одаривая детей, пусть даже некоторые из них и казались взрослыми.
– Так бывает, – сказала Глума. – Девочка становится девушкой, потом женщиной. Потом старушкой. Или почти старушкой. Но сама она замечает не сразу, потому что на самом деле она все еще девочка.
– Может быть… – прошептала Гаота и побежала сначала к шатру Транка, где обнаружила сидящих за прилавком Иску, Кача, Брога и о чем-то рассказывающего им Чуида, одарила сладостями всех четверых, получила взамен ароматный пирожок и протиснулась между шатрами к телеге. Транк, Дойтен и Тьюв потихоньку расправлялись с кувшином вина. Амадан сидел у их ног, нахохлившийся, как мокрый птенец, и, кажется, боялся шума и толпы. Впрочем, появившиеся в его пальцах пирожок и сладость успокоили беднягу. Юайс стоял у лошади.
– На, – протянула ему сладость Гаота.
– Спасибо, – кивнул он и послушно прикусил угощение.
– Она счастлива… – прошептала Гаота. – Я увидела это по ее лицу.
– Наверное, – пожал плечами Юайс.
– Ты тоже помнишь ее маленькой? – спросила Гаота.
– Нет, но ее дочь – помню, – ответил Юайс и добавил: – Это другое, Гао. Не то, что заставляет рвать из груди сердце. Поэтому я здесь. Чтобы ее сердце не разорвалось. Понимаешь?
– А у тебя было так, чтобы сердце рвалось из груди? – спросила Гаота.
– Было, – кивнул Юайс. – Но очень давно.
– И что с ней стало? – спросила Гаота.
– Что происходит с людьми? – переспросил Юайс. – Они рождаются, вырастают, взрослеют, стареют, дряхлеют и умирают. И сразу скажу тебе, что это было очень давно. Так давно, что ни тебя, ни Глумы, ни Юайджи – еще не было на свете.
– Ты бог? – спросила Гаота.
– Брось, – рассмеялся Юайс. – Я всего лишь маола. Точнее, потомок маола, потому что изначально маола – это воины и стражи Дайреда. Так что… И пусть мой срок длиннее человеческого, но он тоже короток. Ужасно короток. Кстати, в тебе тоже кровь маола. Так что не рассчитывай на близкую старость. Она не грозит и Глуме. Хотя никто не знает свой срок.
– Я ничего не знаю о своей матери… – прошептала Гаота.
– Однажды узнаешь, – ответил Юайс. – Что ты еще хотела узнать?
– Многое, – заторопилась Гаота. – Что это было за помещение, в котором ты сражался с Уайчем? Почему горел свет? Кто моя мать? Откуда у тебя Слеза Бейна и где ты ее взял? Почему Приют Окаянных веками остается под защитой магии? Что такое Черный Круг, Очаг, Скотный Двор? Зачем монашка прыгнула с колокольни? Что станет с Ойчей? Почему Уайч боялся тебя? Что за мерзость окрашивала его взгляд? Зачем тебе был нужен честный поединок, если никто не узнал бы, честным он был или нет? Прилетит сегодня дракон или нет?
– Прилетит, – остановил Гаоту Юайс. – Поверь мне. Я, конечно, не настоящий прорицатель, но я чувствую. Так же, как чувствует хозяйка, снимая котел с плиты, есть ли в нем варево или он выскоблен до дна. Тяжесть в моих руках важнее любых предсказаний. А что касается поединка… Поверь мне, не важно, узнает кто-то о его честности или нет. Главное – у тебя внутри. Ты же не можешь скрыть что-то от самой себя? Понимаешь?
Гаота молчала.
– Об остальном… – Юайс задумался. – Об остальном позже, хотя я пытаюсь ответить на некоторые вопросы всю жизнь и все еще не уверен в правильности полученных ответов. Послушай. До полудня еще долго. Побудь рядом с Чуидом; опасности пока нет, но мы должны быть наготове.
Гаота вошла в шатер и послушно присела рядом с Чуидом. Время текло медленно, и постепенно она поняла, что не слышит того, о чем переговариваются Чуид и Иска. Перед шатром толпились покупатели, звенели монеты, Брог и Кач не могли присесть: судя по скрипу колес, против ожидания Транку пришлось еще до полудня съездить в трактир, во всяком случае, он вместе с Тьювом затащил под навес еще два ларя, набитых под самую крышку горячими пирогами. Запах еды обволакивал, и в какой-то миг Гаота поняла, что она то ли дремлет, то ли и вовсе спит. Во всяком случае у нее в руке обнаружился почти съеденный пирог с ягодой, хотя она не помнила, как его ела, а потом, когда почти одновременно ударил колокол и пробили часы на ратуше, напряжение лопнуло и сердце забилось.
– Гаота! – заглянул под навес Юайс.
Гаота вскочила с места, посмотрела на притаившуюся Иску, которая успела протянуть руку и пожать ей ладонь, и вышла в толпу. Народ на площади притих. Из часовни раздавалось гнусавое пение, но главное происходило по левую руку. На помосте у ратуши стоял бургомистр Скот и громко и отчетливо произносил Пятую песнь Нэйфа.
Что-то должно было произойти. Гаота оглянулась, увидела Глуму, Фаса, посмотрела на синее, бездонное небо, в котором мелькали точки птиц, но не было и намека на дракона. Взглянула на недостроенный храм, на лесах которого на фоне выбеленной стены сидела в ряд вся артель, включая и тоненькую фигурку сына Линкса. Пригляделась к карусели, которая все еще оставалась неподвижной, хотя уже на всех столбах были закреплены призы и сами столбы были смазаны жиром. Что-то теплое свербело в ладони. Она разжала пальцы. Перстень как будто поменял цвет. Или остался таким же? Бургомистр закончил с песнью, тут же вместе с новым ударом колокола грянули дудки и бандулы музыкантов, под радостные крики толпы двинулась с места карусель, сплетая оживающие узоры в неразличимый шлейф. Перстень стал горячим и одновременно стало припекать грудь Гаоты, как будто ее кольчуга висела над мерцающими углями очага. И в последний миг, когда из‑за шатра донесся истошный, непереносимый крик или визг Амадана: «Аска!» – Гаота успела разглядеть, как артельщики начинают вставать, двигаться друг к другу, хватать друг друга за руки, сплетаться, обращаться в живой ком мглистой плоти, пока вылепившийся на фоне белой стены огромный дракон не рухнул вниз, ломая тяжелые леса как соломинки. С визгом и с криком толпа раздалась в стороны, и Юайс, шагнувший к Гаоте, сунул руку в разрез ее котто и, одним движением вырвав алеющий огнем рисунок на мешковине, побежал к карусели.
