class="p1">Одевшись, он говорит, глядя на костер: - Я знаю тебя?
- Так тебе кажется.
- Голос звучит знакомо.
- Наверняка.
Мягкое пощипывание шерсти по коже становится самым приятным ощущением в жизни. - Спасибо. Я устал ходить голым.
- Как и все.
Пара ребер поддерживает поперек костра длинный вертел. - Еда есть?
- Ты голоден?
Вопрос рождает долгое раздумье. - Нет. Но думаю, проголодаюсь.
- Будет голод, будет и пища.
Он кивает. - Где мы? Что за место?
- Сложное дело.
- Не понимаю.
- Знаю.
- Что ты здесь делаешь?
- Жду тебя.
- Ты так сказал, будто это заняло много времени.
Тень рассеянно кивает. - Почти вечность.
- Ты придешь к огню? Я знаю твой голос. Знаю, что знаю твой голос. Но почему-то мне нужно видеть.
- Сядь.
- Что?
- Сядь. Садись там, где стоишь.
Он смотрит вниз. У ног лежит груда кож и мехов. - Ладно, - говорит он и садится.
- Это твоя сторона. - Фигура собирается среди снега и ночи. - А это моя. Тебе нельзя на мою сторону. Я не приду на твою.
Он замечает, что кивнул. - Итак, тут есть правила.
- Всегда есть правила.
- Хорошо. Ладно. Выявлять правила - вот моя работа.
- Уже нет.
Фигура заходит под навес, и странное место и странная одежда и седина в волосах и бороде ничего не значат, потому что это лицо он знает лучше, чем свое. - Хэри!
Он вскакивает, чтобы прыгнуть над пламенем и сжать сына в объятиях. - Хэри, о мой бог...
- Нет.
- Но...
- Правила. - Голос мрачен и спокоен, и сулит смерть, как и хмурое лицо. - Погляди, что между нами.
Он следит за рукой, щурится на вертел. В отличие от всего в этом месте, тот сделан не из камня или кости или иной природной вещи.
Это меч.
Длинный и черный и угрожающий, сотворен без мастерства, изящества и красоты; чисто функциональная вещь для убийства. - Какого хрена...
- Коснись головки. Не бери. Просто потрогай.
Он так и делает - осторожно, ведь лезвие грелось в пламени неведомо сколько и может одарить его ожогом третьей степени; но пальцы не сожжены, и в груди рождается удивление. - Он даже не теплый...
Более чем: меч вливает лед в вены и позвоночник и только теперь, полностью одетый и стоя у костра, он ощущает холод.
- Я на этой стороне. Ты на той стороне. Меч остается между нами.
- До каких пор?
- Пока я не возьму его.
Он озадаченно трясет головой: - Помоги мне немного, Убийца. Всё это...
- Не надо. - Слово вылетает, плоское и твердое и окончательное, как удар топором по дубу. Шрам поперек носа вспыхивает кроваво-алым. Да, его семья наделена дурным характером. - Не зови меня так. Никогда...
Он замирает. - Я ничего такого.
- Отец звал меня Убийцей.
- Но, Хэри, я твой отец...
- Мой отец мертв. Твой сын, твой Хэри, он... кто-то еще. Если вообще существует.
- Ладно. М-да, извини. - Долгий вздох, опущенная голова. - Для меня всё также нелегко.
Двое мужчин садятся друг против друга у костра, между ними меч черного льда. - Так как тебя звать? Будет ли хорошо, если останется Хэри?
- Я пришел сюда как Джонатан Кулак. Мои сделки обернулись худом.
- Джонатан... - бормочет он, щурясь, ведь он должен понять... и тут улавливает намек, и вспыхивает, посылая свет улыбки. - О. Джонатан Кулак. Мило.
- Мог бы догадаться. Если кто поймет, так ты.
- Мы читали вместе. Помнишь?
- Я читал со своим отцом.
- Это важное различие?
- Да, если я говорю.
- Упрямое дитя. Тогда что? Я твой Мефистофель?
- Скорее наоборот.
- О, прошу. Риторическая инверсия столь очевидна, что едва ли поднимается над уровнем банальности. Одинокий Изгой, которого ты так усердно в себе пестуешь, впечатлит туристов. Но помни, кто я.
- Хватит. Просто хватит. Это не антропология.
- Уверен? - Он покашливает, будто перед началом лекции. - Знаешь, что такое антропология?
- То, о чем говорит антрополог. Да, помню. Но я слышал это не от тебя.
Он неудобно сидит на груде шкур. Здесь и сейчас он счастлив, как никогда прежде. Жаль лишь, что сон окончится. - Если я не твой отец, то кто я?
Второй чуть склоняет голову, но скептический взгляд различим сквозь брови. - Сколько тебе лет?
- Не знаю. Какой сейчас год?
- Никакой. Ты помнишь себя?
Он пожимает плечами: - Помню, справлял семьдесят пять. Подарок? Твен с автографом. Помню, ты читал мне.
- Погляди на свои руки.
Он не глядит. - Хэри, я умею ходить - это ключ. Надеюсь только на то, что не забуду сон, проснувшись. Эти образы отражают комплекс юнгианских идей столь сложный, что...
- Ты не проснешься. Это не сон.
Он вежливо хихикает. - Разумеется, ты так скажешь.
- Так и говорю.
- Ты сказал, будто я мертв. Это какая-то загробная жизнь?
- Я сказал, мертв мой отец.
- Ага, вижу. Я не он. Думаю, это некое утешение. Тут малость уныло для Небес, а согласно Сартру, ад - это...
- Слушай, могу звать тебя Дунканом. - Он смотрит на свои руки, и мышцы вздуваются на челюстях. - Полагаю, тебе лучше звать меня Кейном.
Потрясение, словно он коснулся меча, снова охватывает его, мотает и проходит над головой, будто волна. - Теперь мне это не нравится.
- Отсюда еще хуже.
- Мне жаль. - Глаза слезятся, голос стал ломким шепотом. - Мне так жаль, Хэри. Тебе не нужно было становиться Кейном. Мне следовало бы...
- Нам с тобой, Дункан, не следовало бы. Нам следует. Мы должны.
- Если это не посмертный сон, то что?
- Сложное дело.
Он снова невольно кивает. - Может, тебе нужно начать сначала.
- Нет начала. В том часть проблемы. - Кейн смотрит в глаза Дункану, через пламя. - Нет начала, потому что время так не работает. Уже нет.
- Должно быть.
- Ага. Еще часть проблемы.
- Так...
- Я не могу объяснить. Язык подводит. Самый простой способ - считать, будто всё происходит прямо сейчас. Хотя и не так. Следствия могут встать раньше причин. Есть причины, которые вызовут следствия, только если не случатся.
- Хаос.
- Нечто вроде.
-
