за спиной.
Глазом не моргнул, отец уже дышал мне в ухо: «Катька натворила, ещё и ты».
И съездил затрещину.
Я успел присесть ниже, но зря это сделал: пальцами только чиркнув мне по затылку, отец стоял с кулаком у своего уха — так слушают жужжание спойманной мухи.
Но ни одного смешка. В классе все будто языки проглотили, вдохнули и не дышали.
Директор схватил отца за руку:
— Господин Курт, я вас па-аа-пра-ашу! — И добавил тихо: — Ты же не будешь здесь, Гена.
Отец попытался вырваться, потом сник с покорным:
— Ладно, Ваня… Извини.
Отпущенный, отец отошёл в сторону, мочки его ушей горели.
Я запаниковал. Присел в своей коронной стойке, а услышал требование Квартального «ни с места» и нырнул по-боксёрски под замах отца… так и остался стоять в застывшей позе, будто парализованный. Такое со мной однажды уже произошло, но тогда случилось во время отработки приёма кунг-фу в спарке с дядей Францем, а сейчас на виду у всего класса. «Успокоиться, расслабиться и встать», — дал я себе команду. Но ноги мои не выпрямились, и рук я не опустил.
Батый, тот сразу послушался Квартального: в стойке боксёра — с кулаками перед собой — нагнулся и поднял пиджак. Отряхивая, отступил назад. Сигарета лежала под плазовой доской прислонённой к плинтусу, наступить не получалось — заслонил ботинками, став в неловкую и смешную для классного авторитета шестую позицию танцовщика. Штраф ему — ерунда, но курильщиков господин Вандевельде к контрабандным рейсам не допускал.
Отойдя от меня ближе к отцу, директор обратился к классу:
— Та-ааак! Разберёмся!.. Выкладывайте, что здесь у вас стряслось?
— Мы л-лепили, — выглянула из-за балюстрады кафедры Марина Астафьевна. Не говорила, лепетала.
— Л-лепили, — передразнил директор. — Так вы кого, учителя пения или всё же учителя скульптуры подменяете?
— У нас пара з-зоологии. М-мастерская свободна, разрешения у завуча я спросила.
— И что лепили?
— Я д-дала задание за первый урок вылепить любимое млекопитающее… медведя, тигра… белку там…
— Хизатуллин и Курт позировали?
— На втором часе, — вместо урока пения, — расскажут… о любимом млекопитающем, — объяснялась взволнованно учительница.
— Сейчас, как я понимаю, второй урок… Хизатуллин с Куртом рассказывали… изображали, я так понял, брачные танцы… самцов?
— Они дрались, — отец с его прямодушием и врождённой честностью сталинградского пионера не мог смолчать.
— Ну да, поцапались. Не бегемотов же изображали, те пасти разевают, меряются у кого зев больше, — согласился с другом Дядя Ваня и обратился к зоологичке: — Вы случаем в хоре ветеранов не поёте? Передайте органисту нашему от меня привет.
— Не пою, мне медведь на уши наступил, — успокоилась и налила из графина в стакан воды Мэрилин Монро, но не выпила. Наверняка знала, что ветераны стройки в хор собирались отнюдь не петь, а пить — дегустировать по заверениям стариков — «огуречный сок». Стаканы себе наполняли прямо из аппарата — под песни трио из учителей пения наших поселковых школ. А когда отпускали их, те ещё долго по домам «отмачивались», и спали с баянами.
— Ладно, лепили, — согласился смущённый своей бестактностью Квартальный.
— Они дрались! Вживую, — настаивал отец.
Что он делает. Что он себе думает. У меня холодело нутро.
Директор поморщился как от зубной боли и поворотился ко мне:
— Франц, ты не путаешь насекомое с млекопитающим? Богомола изображаешь? В кого целимся? Да стань ты по-человечески!
Я опустил руки и выпрямил ноги, только «мушка» с «целиком» не послушались — засунул в карманы.
— Салават и Франц дрались из-за бегемота, — не унимался отец, указывая директору на доскплей.
Какой-то гад под строчками «И КАПУСТЫ НАДО БЫ», «ВСЁ СЪЕДИМ», «ЗАЦЕЛУЮ ДОСМЕРТИ!!!» написал:
ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА
Из-за какого такого бегемота? — повернулся директор к учительнице.
— У Курта любимое млекопитающее — бегемот. Хизатуллин, Запрудный, покажите!
Я прикусил пораненную губу, в паху заныло.
Однако на просьбу учительницы Батый и Плохиш отреагировать не спешили. Стас как-то неопределённо повёл рукой в сторону стеллажа и произнёс:
— Вот.
А Салават подтвердил:
— Ага.
— Я не вижу этого зверя, — заявил директор после беглого осмотра полок. — Франц, где бегемот?
Указать ему на… пенис, хорошо хоть фаллосом из воды не торчит, мелькнула у меня шальная мысль. А глянул на среднюю полку стеллажа, оторопел: место рядом с кашалотом пустовало! Где?! Пропал! Но только «мушка» и «целик» у меня в карманах разокаменели, как увидел-таки поделку — теперь на нижней полке. Моего «бегемота» снова укрывала тряпица скрывавшая поделку Марго.
— Есть! Есть бегемот! Дежурные сейчас покажут, — заторопилась Маргарита Астафьевна. — Запрудной, на нижней полке, сними тряпочку, может быть, под ней?
Ну, вот кто тебя, Мэрилин недоделанная, тянул за язык. Лошадь! «Мушка» и «целик» в карманах невольно подались к паху.
И Плохиш сплоховал: послушно снял тряпицу.
Все уставились на пластилиновую ворону из пластилина чёрного, не охристого цвета, обычного для скульптурного. На другое — у птичьих ног — казалось, внимания не обращали. А было на что: под вороной возлежал мой «бегемот». Беру в кавычки: потому, что после чьей-то правки моя поделка уже даже на медведя в речке не походила — на пенис отрока, что спиной, раскинув руки по воде, лежал нагишом на пляже в морской прилив. Но такое, питал я надежду, виделось только мне одному.
Батый оставался на месте сигарету прикрывать, Плохиш принялся перекладывать зачем-то фигурки со средней полки на верхнюю.
Тем временем, директор, тоже, как и ученики, несколько оторопев, но вида не подав, отметил у меня и у Батыя кровь на губах. Сокрушённо — он, догадывался я, считал, что была лишь попытка начать драку, — спросил:
— Уже… дрались?
— Нет-нет! — поспешно вступилась Маргарита Астафьевна.
— А кровь? На губах у обоих… Франц, дрались?
— Да… Не успели, — признался я неопределённо.
— Правда? — проявил надежду директор. — Франц, отчего кровь на губах?
Я молчал.
— Салават, ты ответь.
Батый молчал.
Тогда господин Вандевельде поднял глаза на доскплей.
Ну, какая сволочь написала?! Под строчкой «ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА» появилась новая:
И ЦЕЛОВАЛИСЬ
Забыл, гад, что архив-менеджер выдаст мне с какого станка писали. Я обрадовался идеи, как вычислить доносчика и постарался запомнить, кто из пацанов за каким станком сидит. Подумал, что могли это сделать и девчонки, и приметил, где сидят Изабелла, Ленка, Глашка-головастая и Марго. Птичка её — может быть, не ворона, а ворон. По любому, птица. «Белая ворона», хоть и чёрная вся, среди зверья, предположил я, с подспудным подозрением на какой-то подвох со стороны юродивой.
— Целовались?!
Директор не поразился, он — испугался. Ладно, драка, так ещё это напасть — мальчишки целовались, в школе, вживую. Два ЧП! Три с Катькиным! Если признать, что все
