— Приветствую вас, герцог.
Хокмун в ответ поклонился — многие из его прошлых привычек все еще напоминали о себе.
— Я — барон Калан Витальский, Главный ученый императора. Насколько я понимаю, день или два вы будете моим гостем. Добро пожаловать. Я покажу вам мои лаборатории.
— Благодарю. Что вы хотите от меня? — рассеянно спросил Хокмун.
— Прежде всего, я надеюсь, мы поужинаем вместе.
Барон Калан любезно пропустил герцога вперед, и они, пройдя по всему залу мимо многочисленных механизмов, вскоре очутились у дверей, за которыми, очевидно, находились личные покои ученого. Стол был уже накрыт. Еда оказалась менее изысканной по сравнению с тем, что Хокмун ел последние две недели, но хорошо приготовленной и очень вкусной. Покончив с ужином, барон, к тому времени снявший маску и открывший бледное усталое лицо с небольшой белой бородкой, разлил вино. Во время ужина они почти не разговаривали.
Хокмун попробовал вино, оно оказалось превосходным.
— Мое изобретение. Чудо-вино, — сказал Калан и самодовольно улыбнулся.
— Да, вкус необыкновенный, — признал Хокмун. — Из каких сортов винограда…
— Не виноград. Зерно. Совершенно иной процесс.
— Крепкое.
— Крепче многих вин, — согласился барон. — Ну что ж, перейдем к делу. Вы уже знаете, герцог, что мне поручено проверить вашу психику, определить ваш темперамент и дать заключение: подходите ли вы для службы Его Величеству Королю Хаону.
— Да, по-моему, нечто подобное говорил мне барон Мелиадус. — Хокмун слабо улыбнулся. — Мне и самому будет интересно узнать о результатах ваших исследований.
— Хм… — барон Калан внимательно посмотрел на герцога. — Теперь я понимаю, почему меня попросили заняться вами. Должен сказать, вы кажетесь вполне нормальным человеком.
— Спасибо, — под влиянием странного вина к Хокмуну вернулась прежняя ирония.
Барон Калан зашелся мелким сухим кашлем. С тех пор как он снял маску, во всем его поведении чувствовалась некоторая нервозность. Хокмун успел заметить, что жители Империи предпочитают не снимать масок. Сейчас барон вновь надел ее, и кашель сразу прекратился. Хотя Хокмун и знал, что принимать высокопоставленных гостей в маске — это нарушение гранбретанского этикета, он предпочел не показывать своего удивления.
— Ах, дорогой герцог, — донесся до Хокмуна шепот барона, — кто я такой, чтобы судить, что есть здравый смысл, а что — безумие? Есть люди, которые считают нас, гранбретанцев, безумными…
— Не может быть.
— Да, да. Это те, что неспособны своим притупленным восприятием охватить грандиозность наших идей и не верят в благородную цель нашего крестового похода. Вы знаете, они говорят, что мы безумны, ха-ха! — Барон поднялся. — Ну, а сейчас, если не возражаете, мы, пожалуй, начнем.
Они снова прошли через весь машинный зал и очутились в другом зале, размерами чуть меньше первого. Там были такие же темные стены, но они пульсировали, меняя цвет от фиолетового к черному и обратно. В зале стояла только одна машина — аппарат из блестящего голубого и красного металла, с выступами, многочисленными рычагами и прочими приспособлениями. Самой удивительной частью машины было большое, похожее на колокол сооружение, подвешенное на замысловатом крюке. С корпусом машины соединялся пульт. Обступив его со всех сторон, у пульта стояла дюжина мужчин в форме Ордена Змеи. Отблески света играли на их металлических масках. Машина издавала какой-то непонятный, едва уловимый шум, похожий на дыхание зверя.
— Машина для определения интеллекта, — гордо сказал барон Калан.
— Что-то уж очень большая, — заметил Хокмун, подходя к ней.
— Одна из самых больших наших машин. Так и должно быть. На нее возложено решение целого комплекса задач. Это результат научного колдовства, дорогой герцог, а не каких-то там варварских заклинаний, которые и сейчас можно нередко встретить на континенте. Именно наука дает нам неоспоримое преимущество перед низшими нациями и расами.
По мере того, как проходило действие алкоголя, к Хокмуну возвращались прежнее чувство отрешенности и скуки, и он уже не ощущал ни беспокойства, ни любопытства, когда его, подведя к машине, поставили под опускающийся колокол.
Вскоре колпак полностью накрыл его, плотно обволакивая своими мягкими стенками. Объятие машины было довольно неприятным и могло бы привести в ужас того Дориана Хокмуна, что так храбро сражался в битве при Кельне, но новый Хокмун от всего этого испытывал лишь нетерпение и некоторое неудобство. Он чувствовал слабое покалывание в голове, словно невероятно тончайшие щупальца проникли в череп и теперь ощупывают мозг. Потом у него начались галлюцинации. Он видел океаны света, перекошенные лица людей, дома и деревья в каком-то неестественном виде. Лет сто лил дождь из драгоценных камней и бушевал черный ветер, срывая пелену с глаз; вскрывались замерзшие моря, вздымая ледяные глыбы, и из ниоткуда появлялись милые и симпатичные звери и женщины удивительной доброты. Потом перед ним прошла вся его жизнь вплоть до той минуты, как он вошел в эту машину. Кусочек за кусочком воспоминания выстраивались в единое целое. Но он не узнавал свою жизнь. Когда колпак, наконец, убрали, Хокмун продолжал безучастно стоять на месте и был уверен, что видел жизнь другого человека.
Калан подошел к нему и, взяв за руку, увел от машины.
— Предварительные данные говорят, что вы более чем нормальны, дорогой герцог, — если я не ошибся в показаниях приборов. Окончательные результаты машина сообщит через несколько часов. А сейчас вы должны отдохнуть. Завтра утром мы продолжим.
На следующий день Хокмуна вновь подвергли исследованиям, только на этот раз он лежал на спине и смотрел вверх, в то время как у него перед глазами одна за другой вспыхивали цветные картинки. Вызываемые ими ассоциации появлялись на специальном экране. Хокмун видел страшные сны, в которых то встречался с огромной акулой-убийцей, то попадал в снежный обвал в горах, то сражался один против трех вооруженных воинов, то прыгал с третьего этажа горящего дома, и каждый раз он проявлял чудеса ловкости и сноровки и ему удавалось спастись. Он не испытывал страха. Таких тестов было великое множество, и Хокмун перенес их, оставаясь совершенно спокойным. Даже когда машина заставляла его плакать, смеяться, любить или ненавидеть, реакции его были сугубо физиологическими — эмоции в них не участвовали.
Но вот машина отпустила его, и герцог увидел над собой маску барона.
— Кажется, что вы, дорогой герцог, слишком нормальны, — прошептал Калан. — Парадокс? Да. Слишком нормальны. Такое впечатление, что какая-то часть вашего мозга атрофировалась или исчезла совсем. Однако, как бы то ни было, мне остается передать барону Мелиадусу, что вы в высшей степени подходите для исполнения его замысла, при условии, конечно, что будут приняты определенные меры предосторожности.
