всепроникающая сила восстанавливает тело. Ситников расслабленно дышал рядом с ним.
До восстановления внешнего резерва было еще далеко, но внутренний наполнился до края, запустил процессы регенерации, возвращая молодое тело. За сутки обновятся клетки, подчиняясь вшитому заклинанию, и вновь будет телу тридцать пять, а не восемьдесят, как сейчас.
Раскрылся один из саркофагов и тяжело зашевелилась в нем Виктория. Александр поднялся: она, старенькая и седовласая, еще лежала с закрытыми глазами, — и он сел рядом с ней, взяв ее за руку.
Вики очнулась, когда анхель уже почти истаял. Некоторое время она молча смотрела вверх, на истекающего золотой благодатью духа, который понемногу тускнел, и на лице ее появилась слабая, болезненная улыбка. Затем перевела взгляд на Сашу, на их сплетенные морщинистые руки. И затем уже со скрытой надеждой повернула голову ко второму саркофагу.
Но сияние не трогало его. Некого там было излечивать.
Взгляд ее потух и губы вновь горестно опустились. Она повернулась набок, лицом к Мартину, закрыв второй рукой лицо, и застыла.
Растворился в воздухе анхель, унося с собой покой. Саша так и сидел рядом с Викой, удерживая ее горячую руку. Ситников неловко отошел, пробормотав, что наберет для них воды во флягу.
— А что с Максом? — спросила она сипло, не отнимая руку от глаз. Такой голос бывает у людей, которые беззвучно плачут.
— Не понимаю, — ответил Александр скрипяще. — Сигналка на месте, — он поднял вторую руку, на которой переливалось несколько нитей, в том числе и настроенная на Макса, — но она никак не реагирует. Может, он без сознания? Я пока, — он выставил ладонь вперед, просканировал пространство, — точно не смогу открыть к нему Зеркало. Даже переговорное.
И он почти ожесточенно дернул три раза сигналку. И Вики, отняв руку от мокрого лица, сделала то же самое.
* * *
Излечили анхель и раны богов — и великая пятерка, приняв человеческий облик, умиротворенно стояла рядом, спинами друг к другу, опираясь друг на друга, глядя, как начинает утихать истерзанная земля Туны. И пусть не было с ними рядом шестого брата, хитроумного Инлия, стихия его пронизывала все вокруг, усиливаясь, как и остальные.
Тут же, на земле, на которой когда-то все началось, над которой до сих пор тонко звенело эхо давних запретов и клятв, и повернулись вновь друг к другу Красный Воин и Черный Жрец. Повернулись и застыли в молчании.
Но недолго оно продлилось — Черный Корвин первым поклонился брату и проговорил:
— Многое я понял, пока умирал внизу, брат. Я неправ был, Иоанн. Прости меня и пусть сегодняшний день станет началом мира между нами. Никогда больше не посягну я на твою силу, на твою землю, на твоих детей. Спасибо, что отпустил ко мне нашу общую дочь. И ты прости меня, жена моя, сестра возлюбленная, — он склонился и перед богиней, которая смотрела на всех с мягкой материнской улыбкой. — Никогда больше я не сделаю тебе ничего против твоей воли. Спасибо тебе, что упорно плела узлы судеб, что давала мне силы, что звала меня и что вытащила, наконец. Спасибо всем вам.
Зазвенели небеса, принимая новую клятву в структуру мира. Красный ступил вперед. И тоже поклонился брату.
— И ты прости меня, Корвин, — прогрохотал он. — Слишком хотел я старшинства, да и останавливаться, когда ярюсь, не умел и вряд ли уже научусь. Но клянусь, что и я никогда не посягну на твою силу и твою землю, и твоих детей. Ты виноват, да я виноват не меньше — ты сделал лишь то, что я неоднократно делал с братьями, умыкая Воду не в свой сезон. Клянусь, что не будет дальше ничего, кроме мира между нами. Мы с тобой две стихии противоборствующие, однако понял я, что без тебя и меня нет, а без меня — тебя. И тебе, сестра моя, тоже даю клятву. Никогда и ничего не сделаю тебе против твоей воли, клянусь, — и он тоже склонил голову перед Синей.
И вновь зазвенело в небесах, подтверждая крепость и вечность данного слова. Вдруг словно лопнула струна — то схлопнулся старый запрет Красного и обет Богини, как исполненные уже. Синяя улыбнулась, и они все почувствовали, как обнимает их ее стихия — в которой появились и грозные нотки, и жесткие, но не могущие перебить ее суть. И два брата, извечных противника, шагнули в круг и обнялись.
— Справишься ли ты с наследием чужих богов, сестра? — все же спросил Желтый, который всегда был самым чутким к ней. — Их сила — большое искушение.
— Я разделю его с вами в ваши сезоны, — ответила она задумчиво, глядя в себя, — все их знания и мысли, все переходы из мира в мир, весь опыт, все зло и все, что их к нему привело. Разделю, уже переработав — не искушение они для меня. Да, они — семя зла. Но в каждом из нас есть семя зла, которое растет, когда не поливаешь семя добра. Мне их жаль, а жалость — плохая основа для жажды власти. Мне жаль миры, богов и людей, что они погубили — и я теперь понимаю, что наказание Триединого для нас стало его милостью, ведь мы могли пойти по тому же пути. И так как любой страшный путь, закончившийся в безвестности, может быть повторен, я расскажу их историю своим детям, и она пойдет по миру страшной сказкой о том, что бывает, когда ступаешь на путь зла.
Они посмотрели на небо, туда, где зависла такая близкая черная луна, которая расположилась вдвое ближе к планете, чем голубая, выглядя впятеро ее меньше. А затем вновь обратили взоры на Туру. Она была тиха — и в души первоэлементов ее опускался покой.
— Как же хорошо, — прорычал Хозяин Лесов, раскинув руки-лапы и подняв лицо к солнцу.
— Хорошо, — согласился Желтый. — Но, брат, — он обратился к Черному, — сестра вспомнила о правиле Отца, и не могу я не задать два вопроса, ответы на которые мы все хотели бы получить, — он сделал тонкую паузу. — Почему ты в человеческом облике так выглядишь? И почему ты не ушел на перерождения сразу после того, как вышел на Туру?
— Мы все боялись этого, — проговорил Красный, и голос его был как урчание умиротворенного пламени, — и готовились биться без тебя.
Жрец удивленно махнул рукой
