Томас ощетинился, бросил руку на рукоять меча, еще не зная, на чью сторону встанет, но Голос прозвучал с прежней кротостью:
— Ты уже врезал... До сих пор в ушах звенит, а перья по всему саду летают. Мой самый преданный архангел перешел на сторону врага! — Уриил, Уриил... это был, можно сказать, мой внутренний голос... А вы двое, в отличие от меня, заметили. И, более того, сумели...
Томас, внезапно что-то вспомнив, вздрогнул, его пальцы пробежали по горлу, словно что-то надеялся или страшился найти:
— Я ничего не понял из ваших речей... но, Господь, скажи мне, твоему воину: почему Сатана жив и строит козни? Ведь для тебя прихлопнуть его, что собаке муху!
Бог смолчал, а калика обронил:
— В предпоследнем Откровении сказано, что Бог ничего уже давно не делает сам. Только руками людей.
— Почему? — не понял Томас. — Рук не хочет марать? Так у Сатаны не кровь, а так... тоже искорки. Ты же вон, Господи, и так весь в костре сидишь, даже ушей не видать.
Неожиданно вздохнула Ярослава.
— Томас, — голос ее был тих, — разве не видишь... он смертельно устал.
Томас подпрыгнул. Глаза стали дикими. В изумлении смотрел то на полыхающий огонь, то на Ярославу, наконец перевел взор на калику. Тот покачал головой с видимым упреком:
— Рано...
Из пламени донесся усталый голос, но чуткое ухо Томаса уловило нотку упрека:
— Да? Это ты после каких-нибудь десятка лет отшельничества... ну ладно, сотни, искал истину на пути всяческих излишеств — придумать такое! — а то и в таких безобразиях, что Сатана не зря просился в ученики... А кто создал и обосновал эйнастию, перед которой даже те самые всяческие излишества — забавы невинных детей?.. Я уж думал, что в Содоме либо Гоморре тебя влуплю огненным дождем... ладно-ладно, потом увидел тебя на другом конце света... то ли ты в тех мерзостных городах даже не побывал, что удивительно, зная твое любопытство, то ли ты попросту отряхнулся — такому все как с гуся... А я все стоял, стоял, стоял!.. Ну, пусть не стоял, а сидел в личине белого сокола на вершине Прадуба, однако что твое отшельничество... даже Большое!... в сравнении с моим Одиночеством!!!
Дворец вибрировал, стены гудели, воздух стал плотный и сотрясался словно в плаче, великая скорбь разлилась по всему помещению. Олег вдруг насторожился:
— Куда ты клонишь...
— Да ладно, ты уже все понял. Я ухожу, Вещий. Отныне вам вести всю борьбу с Сатаной.
Томас ахнул, ладонь со звоном упала на рукоять меча. Олегу почудилось, что в пылающем пламени проступила улыбка. А голос потеплел:
— Вы это сделаете лучше, чем я. Враг мой верно рек, что вы — его... ну, и его тоже дети. Такие же ярые, злые, а животная мощь плещет из ушей. Но и дух ваш крепче любого алмаза... Вы как раз ему под стать, как противники.
Томас отшатнулся, потрясенный и шокированный. Голос из-за полога звучал с легким упреком:
— Еще не поняли? Только последний дурак не меняется. Да, я
планировал дать решающую битву при Армагеддоне. Архангел Михаил должен был вести войска ангелов, архангелов, серафимов и прочих мне преданных... Сегодня я понял, что поведет не архангел. Люди уже сильнее и изощреннее в войнах. Может быть, поведешь ты, доблестный сэр Томас!
Томас ахнул, калика покачал головой, а Голос продолжил:
— Сейчас я вижу, что вообще надо выставить одних людей. Ангелы только путаются под ногами. И... сейчас только, в этот момент, понял, что и Сатана, возможно, выставит против нас людей... Похоже, в битве при Армагеддоне сойдутся более страшные силы, чем я полагал тогда, в Начале Начал...
Калика отшвырнул обглоданную кость, встал так резко, что едва не опрокинул стол:
— За угощение благодарю. Но я не думаю, что буду на твоей стороне. Когда твой Армагеддон... или Рагнарек, или еще что стрясется, меня там не будет.
Томас ошалело смотрел вслед, выходка калики непонятна, как и большинство речей за этим столом. Дверь калика распахнул ударом ноги, ушел, а створки, ударившись в стены, вернулись, пугливо дрожа, на место. Томас чувствовал, что Господь огненными очами смотрит вослед, но голос Всевышнего прозвучал неожиданно мягко:
— Верни его.
Томас сказал нерешительно:
— Зашибет, осерчав. Рука у него тяжелая. Ты бы сам, своей божественной волей.
Господь ответил кротко:
— Не могу.
— Почему? — поразился Томас. — Ты бог или не бог?
— Бог, — печально ответил Голос. — Но человеку дадена свобода воли. То брехня, что без моего разрешения волос не упадет с головы, лист не сорвется с дерева. Придумали те, кто боится сам отвечать за свои поступки.
— Понял, — ответил Томас вежливо, хотя убедился лишь, что не только дела Господа неисповедимы, но и слова непонятны. — Сейчас догоню. Только ежели не вернусь, прошу считать меня...
— Праведником?
— Но если вернусь, — предупредил Томас пугливо, — то не надо!
Ярослава, осмелев, тихонько клевала по ягодке, выковыривая их из распоротого брюха перепелки. В зал вошли Томас и калика. Олег шел неохотно, горбился, плечи опущены, словно тяжести только прибавилось. Ярослава всмотрелась в них и вдруг поняла, чего не замечал Томас. Во всем облике Олега была смертельная усталость. Она вдруг поняла с потрясающей ясностью, почему калика ушел, и почему все равно, даже если уйдут все вместе, втроем, калика вернется на землю и умрет. Умрет потому, что сил не поиски свой Великой Истины не осталось.
В глазах защипало, фигуры двух мужчин начали расплываться. Она шмыгнула носом, обратила умоляющий взгляд, затуманенный слезами на полог. Свечение там было таким же оранжевым, но она ощутила, что Творец ее понял.
— Ты не слаб, — сказал голос из-за полога. — Ты просто устал... чуть-чуть.
Яра видела по лицу Томаса, что только он ничего не понял, а калика сразу ответил горько:
— Устал? Да еще чуть-чуть? Я уже мертв!.. Я тлен, я прах. Я уже давно... даже не знаю, что меня движет. Но сейчас и это кончилось.
Воздух потрескивал, в нем сгорали мельчайшие пылинки. Внезапно сверкнуло, в сиянии завис крохотный комок, поплыл по воздуху к Олегу. Сияние слепило глаза, Томас никак не мог рассмотреть, но Олег протянул руку, и комок лег ему на ладонь. Калика смотрел тупо, сжал и разжал пальцы. Томас видел как он покачнулся, будто на плечи в довершение к Авзацким горам обрушили еще и Рипейские.
— Это ты-то давно? — переспросил бог.
В голосе Всевышнего звучала еще большая горечь. Олег поднял взор, брови все еще вскинуты, а рот открылся от великого и непонятного Томасу изумления.
— Прости, — сказал Олег глухо. Теперь Томас раскрыл рот, никогда не слышал, чтобы в голосе язычника звучало такое раскаяние. Олег повторил виновато: — Прости!.. Я дурак. Я тупой и ленивый дурак. Самовлюбленный дурак!
