— Прости, — сказал Олег глухо. Теперь Томас раскрыл рот, никогда не слышал, чтобы в голосе язычника звучало такое раскаяние. Олег повторил виновато: — Прости!.. Я дурак. Я тупой и ленивый дурак. Самовлюбленный дурак!
Томасу почудилась в ярком пламени слабая всепрощающая улыбка Всевышнего. Он едва сдерживал рыдания, на душе было чисто, светло и благостно, хотя ничего не понимал, но для истинного христианина понимать не нужно, даже вредно, а надо верить и чувствовать сердцем.
А калика внезапно вперил взгляд хищных как у лесного зверя зеленых глаз в сверкающие блики:
— И все же... что-то мне твой голос знаком.
Томас стиснул Яру, чтобы не упасть самому, когда чуть изменившийся голос Бога прозвучал в хрустальной тишине:
— Да, Олег. Но так ли важно, какое у меня имя было тогда?
Олег с видимым усилием прошептал:
— Ты прав. Мы совсем не те, что вышли из Леса. Глупее пробки тот, кто говорит, что доведись прожить снова, то вот так же... А мы теперь совсем другие.
Томас поднялся, с достоинством поклонился, Яра вскочила поспешно, явно хотела по-росски поклониться в пояс, а то и вовсе земным поклоном, но в последний миг вспомнила, что она княжна, почти королева, и Томас с удовольствием видел с каким царственным видом она склонила голову в поклоне сюзерену ее жениха.
Двери распахнулись сами. Когда порог переступал калика, створки малость затрясло, а потом Томас услышал за спиной облегченный вздох. Они шли к выходу через анфиладу залов, опустевшую еще больше, где теперь простора мыслям намного больше, чем раньше. Томас ощущал присутствие Его поблизости, так греет невидимый огонь, и он не удивился, когда прямо из воздуха раздался Голос:
— На самом деле... но этого никому не объяснишь, потоп был за то, что прервали песнь певца.
Томас слышал, как ахнул калика. Голос поправился:
— Певца прервали, потому что предпочли дешевых скоморохов. Это стало последней каплей.
Олег шел отстраненный, неразумеющий, а Томас, который куда лучше понимал поэзию певцов рыцарских турниров, пояснил высокомерно:
— Скоморохи — это для черни... черни духа. Кто благородные песни оставляет ради скоморошьего кривляния, тот уже не человек. Или не совсем человек.
Из дальнего выхода пахло травой, розами, свежим ветерком. Все трое почувствовали, как божественное присутствие оставило, Господь проводил гостей до порога своего жилища и вернулся. От распахнутых ворот открылся зеленый сад, настолько свежий, зеленый, молодой, что у Яры вырвался вздох восторга. А Олег медленно пошел вниз по мраморным ступеням.
— Гм... Уриил предал потому, что грубые плотские утехи показались почему-то заманчивее божественных песнопений под игру на арфах. Какой глупец, верно?.. Вон ты б ни за что не променял на такую дурь. Мог бы сидеть всю жизнь, не сдвигаясь — ибо бестелесному нет нужды отлучаться, играл бы да пел, играл да пел, играл и пел... Я думаю, тебе надо остаться.
Далеко ха раскрытыми воротами виднелась знакомая колесница. Илья-пророк вычесывал коням гривы, что-то шептал в любопытно настороженные уши.
Томас передернул плечами, побледнел, а Яра прижалась к рыцарю крепче, чем плющ к плетню. На Олега из ее глаз нацелились два острых кинжала.
— Почему? — спросил Томас настороженно.
— Здесь рай, — напомнил Олег, — а что на земле? Похуже ада. Взгляни на эти невинные души, опору христианства!
По ту сторону ворот было белым бело, словно несметная стая гусей села на короткий отдых по дороге в теплые края. Только праведники в белоснежных одеждах не гоготали, а красиво восседали в райских кущах и самозабвенно пели хвалебную песнь во славу Божью. У всех были в руках арфы.
Томас содрогнулся:
— Спятил?..
— Томас, это же ваш рай. Видишь, праведников уже и на седьмое допустили!
— Иди ты, — Томас покосился на Яру, смолчал, куда идти язычнику, нервно хохотнул, — такое придумал! У меня ни голоса, ни слуха. В церкви я еще мог бы вместе с сэром Винстоном и Чосером, а тут ежели рот раскрою, вся ихняя песня гавкнется. А пальцы посмотри? Руки — крюки, морда ящиком. Струны порву. Мои ладони, сам знаешь, к чему привыкли... Мне меч держать, не лютню.
— Это арфы, — пояснил калика.
— Все одно струны порву.
— Ты не один, — подбодрил Олег. — Вон их сколько! И все поют.
Томас с отвращением покачал головой, побледнел сильнее. На лбу выступили капли пота размером с лесной орех.
— Ты же слышал... Господь сказал, не до песен. Я не все понял, больно вы там мудрили, но твоя морда зажить не успеет... здорово тебя отделали!.. как опять мечами махать.
Олег потрогал пальцами щеку:
— Зря скалишь зубы, уже затянулось. На мне быстро! Но меч далеко не прячь.
Колесница Ильи-пророка донесла их до нижних райских врат во мгновение ока. Чернобородый верзила все так же придирчиво выспрашивал каждого, словно все еще был первый век нового учения, когда христиан на всем свете была горстка. Он побагровел и затрясся при виде подъезжающей со стороны райского сада колесницы с невиданными седоками. Илья пренебрежительно отмахнулся, соскочил. Ворота распахнулись от мощного пинка так, что затряслись столбы. Кони горделиво выбежали на простор. Илья-пророк удивленно присвистнул.
На лужайке звучно выдирали траву с корнями два вороных с красными, как пурпур, длинными гривами и роскошными хвостами. Мальчишка-табунщик понесся навстречу, горяча коня:
— Великий Аттила... был уверен!.. Это подарок... Его потомку... и его невесте!
Илья снова спрыгнул с колесницы, привязал коней длинным поводом позади. На лице пророка был откровенный восторг, хороших коней видел сразу, только на Томаса посматривал с недоумением. Томас на всякий случай сощурился, вроде бы у Аттилы глаза раскосые.
Пророк дико гикнул, колесница помчалась, слегка наклонившись вниз. Томас оглянулся, но вороные послушно неслись следом. Его конь преданно посмотрел Томасу в лицо. Глаза у него были как у ребенка, чистые и ликующие.
Илья-пророк, не оборачиваясь, крикнул злорадно:
— Ага, тебе коня не дал!.. Зато морду как побили, морду!.. Жаль, не видел. Хоть на тебе заживает как на собаке, но рубцы останутся! Надеюсь, останутся.
Встречный ветер выжимал слезы, кони пророка мчались все быстрее и быстрее. Далеко вверху и позади исчезали сверкающие громады небесных дворцов, замков, крепостей, башен. Облака смыкались за колесницей, пригашая небесное сияние.
Томас все еще потрясенно оглядывался, глаза круглые, не верил, что все кончилось так удачно:
— Олег, не смейся, но мне понравилось.
— В раю?
— Вообще. Ад, рай, демоны, ангелы, крылатые Змеи, Ахерусейское...
— Детство, — пробурчал Олег. — Всяк любит в нем побывать, но, хочешь не хочешь, надо вылезать из-под теплого одеяла.
