но думал о себе и своих ребятах. А потом что-то задело его. Что-то укололо военную гордость. Командир пехотинцев прервал Сенатора, и рявкнул:
- Слушай, а иди-ка ты нахуй!
И последнее, что я хотела сказать – это то, что люди могут держаться.
Золотая искра на ладони женщины иронично вспыхнула и уже миллионы голосов ответили:
- Инстинкт выживания не делает вам чести.
Женщина потянулась сознанием по нити и умиротворенно улыбнулась. Она верила.
- Зато люди еще способны прозревать.
Как же отвратительно дышать гарью. Шлем ни разу не фильтрует воздух, поэтому через отверстия в нем я дышу этим едким дымом.
Горло начинает жечь.
Организм инстинктивно откашливается и почти пинком возвращает меня в сознание. В голове звучат какие-то голоса. Какой-то многоголосый хор, а спокойный уверенный голос им оппонирует.
- Люди могут держаться.
- Инстинкт выживания не делает вам чести.
- Зато люди способны прозревать…
Инстинкт. Этот проклятый инстинкт никак не дает мне уйти в забвение и выпихивает сражаться. Кажется, мне надо удивиться голосам в голове. А, может, это нормально? Я думаю, это все сотрясение мозга. Но где я, черт возьми, что так тяжело дышать?
Я открываю глаза и понимаю, что мне это ничего не дало. Я в тесном месте, вокруг темно как в кладовке. И душно. Кажется, последний раз я падал. Откуда? Ах, в самолете! И это я все еще в кабине? Какая незадача…
Осторожно пробую поднять руки. Болят, сволочи, но верхняя часть позвоночника цела. Теперь ноги. Твою мать! Рычу от боли в лодыжке, но одновременно радуюсь – значит, весь позвоночник цел. Можно пробовать выбираться.
Поднимаю руки и толкаю со всех сил колпак самолета над собой. Он скрипит и отлипает на маленькую щель. В кабину врывается тусклый рыжий свет. Да мы, никак, горим. Потрясающая новость. Очень своевременная.
Собираюсь с духом и толкаю колпак еще раз. А затем еще. И еще. Как-то хочется мне еще пожить, вот и стараюсь. Ну так что… Собраться. Последний рывок. И.. Р-р-раз!
Скомканный от удара колпак срывается с креплений и отваливается на землю. Со светом ко мне врывается свежий поток воздуха. Так, теперь пункт второй, нужно вытащить себя отсюда.
Цепляюсь руками за край кабины и пытаюсь подтянуться. Ага, мо-ло-дец! А ремни кто будет отстегивать? Списываю глупость на сотрясение и, уже отстегнувшись, пытаюсь повторить попытку.
Нога, сволочь, болит, но из тисков выскользнула легко. Огрызаюсь, проклинаю все на свете, и все же с трудом вытаскиваю себя, сначала по грудь, из кабины моего разбитого самолета. Потом делаю короткую паузу, набираю побольше воздуха, и, опираясь на здоровую ногу, вываливаю себя целиком.
Как мешок с картошкой… И это, блин, гордость воздушного флота и надежда человечества. Как-то ты размяк, надежда. Сломал ногу и уже валяешься на земле, как молодой курсант, впервые пробежавший кросс. Непорядок. Надо что-то с этим делать. Вот сейчас, отдышусь… А потом буду делать. Кстати, интересно, что у меня вокруг?
Перекатившись на живот, поднимаю себя на руках и, откашливаясь от дыма, заставляю себя сесть. Голова кружится и болит, но я поднимаю взгляд наверх и замираю.
Первое, что я вижу и понимаю – это корабли. Десятки кораблей едва уловимо взгляду мечутся над выжженным и плоским кратером, в котором я оказался. Их снаряды почти незаметны взглядом. Трассеры мелькают с дикой быстротой. Неужели мы летаем на такой сумасшедшей скорости? Я вижу боевых жуков кваари – они не смотрят на землю, а гоняют только наши самолеты в небе. Меня не видят. Меня считают уже сбитым. А наши корабли так до сих пор и не могут прорваться. Кваари защищают свой главный центр с завидным умением. Я готов поклониться им за такую качественную оборону. Могут. Просто могут и делают это. А люди безрезультатно бьют в их заградительную стену и сдаются. Я понимаю это, лишь коротким взглядом окинув небо. По каким-то мелочам. По крупицам собранной за миг информации. Вон самолет уходил от преследования, лавировал между врагами, но в последний момент недожал. Не довернул штурвал, хотя только что входил в более крутой поворот. Сбит. Другой вырвался с дальних рядов, ушел от преследования и сбросил хвост, но завидел смыкающихся перед ним жуков и отвернул. Побоялся. А там группа из троих прорвала оборону, но распалась, когда за ними вслед ринулись пятеро.
Мы проиграли этот бой.
Нужно было принять это.
Мы бессильны против их обороны и жажды жить.
Я не знаю, как сейчас обстоят дела на границе и во всех Полисах – моя связь с Авророй после крушения была утеряна. Мой самолет был мертв и также не мог соединить меня с Базой. Я говорю «мертв», а не «разбит», потому что я успел даже как-то породниться с ним. Хороший был боевой товарищ, хоть и недолго мы с тобой провоевали. Зато весело и незабываемо.
Я похлопал его ладонью по металлическому боку и поблагодарил. В ответ он затрещал коротко последними искрами и окончательно испустил дух. Бедняга. Почему мне кажется, что ты тоже хотел бы выжить и пролетать дольше? Почему я чувствую себя, как на кладбище погибших машин?
