убил ее, – мне хотелось прокричать эти слова, но я сказал тихо. Его удивили миры, а не то, что я отнял жизнь его дочери.
– Мы… трое, – прокряхтел он, пытаясь усесться поудобнее, и было видно, что нога доставляет боль, – мы несли непростую ношу, но тебе пришлось сложнее всего… Не суди себя строго…
От его понимающего взгляда с легким прищуром и в особенности от добрых слов мне стало совсем невыносимо.
– Я не могу… Не могу жить без нее, – еле слышно выдавил я, признаваясь ему и самому себе. – Не могу и не хочу.
– И что же задумал? Утопиться? – недоуменно спросил Альберто. – Ты ведь знаешь, что не сможешь получить покой таким образом. Так и будешь скитаться вечность призраком… Убить себя, да своими руками… Тяжкий грех.
– Никто не знает, правдива ли эта легенда, – упрямо сказал я.
– Все легенды в чем-то да правдивы, – перебил меня Альберто. – Давай расскажу тебе одну… Поди, эти знания помогут тебе придумать… Как обрести покой.
Ходят у нас тут слухи среди рыбаков, что есть остров в море, от которого надобно держаться в стороне. Вроде как живут там девы с рыбьим хвостом. Поют так сладко, что не слушать мочи нет. Но стоит ступить человеческой ноге на их остров, живым оттуда уже не выбраться. Наши рыбаки кличут этих дев сиренами да болтают, что сирены эти прячутся в пене морской, поют и завлекают моряков на верную гибель. Но вот что я тебе скажу, сынок… Выходил я тут на лодке вашей… старухе только моей ни слова: затосковала душа по морю… кхм-кхм, да… и вытащил я вдали от берега юнца. Болтался он на осколке лодчонки, замерзший, напуганный до смерти. К несчастью, не довез я его до берега, помер малец. То ли со страху, то ли слишком долго был в море. Но в бреду шептал он странные вещи. Что сирены эти не рыбы вовсе, а птицы. Да птицы не простые, а умеют женщинами обращаться. Девоптицы, значит… И зазывать они никого не зазывают, но остров свой защищают яростно. Убивают всех охочих до диковинок, стоит лишь сунуться на их землю. Понял? Такая вот история…
Я даже забыл ответить что-то связное Альберто. Зачем он мне всё это рассказал? На кой мне поучительная история, что слухи искажают истину, а людские языки перевирают всё, что слышат людские уши? Будто я и раньше этого не знал… раздражение поднялось во мне яростной волной, но точно так же быстро схлынуло.
– То есть… – просипел я.
– Сынок, – Альберто со стоном поднялся на ноги. – Мне бы мечталось, чтобы ты остался со мной и моей старухой да скрасил наши последние дни. Но знаешь что?
– Что? – глупо переспросил я, не спеша подняться следом.
– Если бы мне не терпелось к богам… я бы крепко подумал про этих охочих до убийства дев, – глухо сказал он и похлопал меня по плечу.
– Спасибо, – ответил ему я, вскидывая голову, чтобы видеть лицо Альберто.
– За такое не благодарят, – сердито одернул меня он, но после сокрушенно покачал головой и положил старческую сухую ладонь на мою голову. – Но поразмысли хорошенько. Мы будем верить в лучшее и ждать тебя в доме.
И он ушел, заваливаясь набок. Я знал, что пути назад нет, не хотел жить с таким грузом на душе, и Альберто знал, иначе ни за что не рассказал бы историю про поющих дев, которые убивают нерадивых моряков и искателей диковинок. На минуту мне стало стыдно, что я бросаю свою миссию, двух одиноких стариков и иду по такому малодушному пути. Но тут же образ умирающей раз за разом Персефоны предстал перед мной, и я ухватился за фляжку на поясе. Разве это жизнь? Я не смогу никому помочь. Моя душа разрушена до основания и еще глубже.
С всеобъемлющим облегчением я шагнул в лодку. Вышел в море почти ночью, но так даже лучше. Ориентироваться по звездам куда проще, а небо встречало меня бархатной густой чернотой, на которой сияли россыпью яркие кристаллы. Мне подумалось, что они напоминают те, которыми плакала умирающая сущность. Слезы Персефоны укажут мне путь к освобождению.
Когда рассвело, я ступил на песок острова, почти сошедший с ума от воспоминаний и абсолютно пьяный. В пути я выдул все фляжки, которыми запасся. Удивительно, что смог добраться на верный остров. По крайней мере, я надеялся, что прибыл туда, куда мне нужно.
Я повалился на песок, в горле пересохло. Солнце вставало все выше, день обещал быть жарким. Перевернувшись на спину, я подумал было закричать, призвать поющих дев, но сил почти не осталось. Они найдут меня сами. Я очень на это надеялся.
Вдруг надо мной нависла тень. Я с неохотой разлепил веки, желая посмотреть, что же это за диво такое – девоптицы. Но на меня смотрела обычная девочка. Правда, наряд ее состоял из ткани, украшенной перьями и бусинами, а в чертах лица и правда было что-то нечеловеческое. Она по-птичьи склонила голову набок и позвала тонким голоском:
– Мама, иди погляди! Тут еще один охотник за диковинками пожаловал.
Ухмылялась она совсем не по-девичьи, а хищно. А потом, вскинув голову, издала гортанный птичий крик. Мои глаза обессиленно закрылись вновь, а голова упала обратно на песок. Я прибыл именно туда, куда мне было нужно. Скоро наконец все закончится.
849 год от Великого Раскола
Вокруг царил покой. Крупные хлопья снега падали наземь. Мир превратился в сияние белого. Даже приглушенный дневной свет, отражаясь от кипенных сугробов и заиндевелых ветвей, сверкал ярче обычного.
Рыжеволосый мужчина в накидке появился ниоткуда, прямо посреди снежного полотна. Разорвал пространство и возник прямиком на нетронутом белом одеяле зимы. Это выглядело удивительно. Словно он стоял на месте так долго, что все следы к нему замело, но следов не было вовсе.
На горизонте показалась белая волчица. Она сливалась с царством чистоты, но рыжеволосый все равно заметил ее. На то он и был богом. Волчица приближалась неспешно, пофыркивая, казалось, пренебрежительно. Из ее пасти рвались белые клубы пара, дыхания бога было не разглядеть. Быть может, он не дышал вовсе.
Наконец, приблизившись, волчица перекувыркнулась через пень, что нелепым обрубком торчал на поляне, и обратилась в девушку. Роста в ней было немного, волосы отливали черным, будто вороново крыло, а раскосые глаза смотрели настороженно.
– Здравствуй, Улла, – сдался рыжеволосый, когда молчание затянулось.
– И тебе здравствуй, Велес, – процедила волчица.
– Как
