застыл на месте, глядя на гостя. Казалось, перед ним появилось существо из далекого прошлого, оживший персонаж из историй его бабушки. Он ожидал встречи с ситхи, но был готов к ней не больше, чем человек, которому рассказали о существовании глубокого каньона в тот момент, когда он обнаружил, что стоит на самом его краю.
Увидев, что граф остолбенел, незнакомец сделал шаг назад.
— Прошу меня простить.
Незнакомец отвесил необычный поклон, проведя рукой с длинными пальцами возле колен, и, хотя его движения были легкими, Эолейр не уловил в них ни малейшей насмешки.
— Я забыл о вежливости в этот полный запоминающихся событий день. Могу я войти?
— Кто… кто вы такой? — спросил Эолейр, забыв об элементарной вежливости. — Да, заходите.
Незнакомец совсем на него не обиделся.
— Я Джирики Са’онсерей и в настоящий момент говорю от лица зида’я. Мы пришли, чтобы отдать долг принцу Синнаху из Эрнистира. — Когда формальные слова прозвучали, он внезапно весело и хищно улыбнулся. — А кто вы?
Эолейр поспешно представил себя и своих спутников. Изорн завороженно смотрел на ситхи, а Уле заметно побледнел. На губах старого Краобана застыла странная, немного насмешливая улыбка.
— Хорошо, — сказал Джирики, когда Эолейр закончил. — Очень хорошо. Я слышал, как сегодня упоминалось ваше имя, граф Эолейр. Нам нужно о многом поговорить. Но сначала я должен спросить: кто здесь главный? Насколько я понял, король мертв.
Эолейр с изумлением посмотрел на Краобана.
— Инавен?
— Жена короля все еще в пещерах Грианспога. — Краобан издал необычный звук — возможно, смеялся. — Она отказалась возвращаться с нами. Тогда я считал, что она поступает разумно. Впрочем, нельзя исключать, что так и есть.
— А Мегвин, дочь короля, сейчас спит. — Эолейр пожал плечами. — Получается, что вам придется говорить со мной, во всяком случае, в данный момент.
— Не могли бы вы оказать мне любезность и пойти со мной в наш лагерь? Или вы предпочитаете, чтобы мы пришли сюда?
Эолейр не совсем понял, кто такие «мы», но знал, что никогда не простит себе, если не воспользуется представившимся моментом в полной мере. Мегвин в любом случае необходим отдых, а он едва ли будет возможен, если в Таиге будет полно ситхи.
— Мы с радостью будем вас сопровождать, Джирики Са’онсерей, — ответил граф.
— Джирики, если вы не возражаете. — Ситхи стоял и ждал.
Эолейр и его спутники вышли из главных дверей Таига. Шатры волновались на ветру, точно поле огромных диких цветов.
— Вы не против, если я спрошу, — решил заговорить Эолейр, — что случилось со стеной, которую Скали построил вокруг города?
Казалось, Джирики задумался.
— О, стена, — наконец сказал он и улыбнулся. — Я думаю, вы про то, что сделала моя мать, Ликимейя. Мы спешили. Стена оказалась на нашем пути.
— В таком случае я очень надеюсь, что не окажусь на пути вашей матери, — серьезно заметил Изорн.
— До тех пор пока вы не встанете между нею и честью Дома Ежегодного танца, — ответил Джирики, — вам не о чем беспокоиться.
Они продолжали шагать по влажной траве.
— Вы упомянули о договоре с Синнахом, — сказал граф. — Если вы смогли за один день разбить Скали… ну, прошу меня простить, Джирики, как получилось, что вы проиграли сражение при Акх-Самрате?
— Во-первых, мы не разбили Скали. Он и бо`льшая часть его людей бежали в горы и во Фростмарш, так что работа еще не закончена. Но вы задали хороший вопрос. — Ситхи прищурился и погрузился в размышления. — Я полагаю, мы уже не те, какими были пять столетий назад. Многие из нас еще не родились в то время, а мы — дети Изгнания — уже не так осторожны, как наши старейшины. Кроме того, тогда мы опасались железа, но научились от него защищаться. — Он улыбнулся, как кот, но его лицо почти сразу стало серьезным, и Джирики убрал с глаз прядь белых волос.
— Люди Скали, риммеры, не были готовы к встрече с нами, граф Эолейр. Нам помог элемент неожиданности. Но в грядущих битвах — а их, я полагаю, предстоит немало — никто не будет настолько не готов к схватке. И тогда повторится то, что произошло в Эреб Иригу, — вы называете его «Кнок». Боюсь, многие погибнут… а мой народ готов к этому еще меньше, чем ваш.
Пока он говорил, ветер, трепавший ткань шатров, переменил направление и теперь дул с севера. Неожиданно на горе Эрна стало заметно холоднее.
Элиас, Верховный король всего Светлого Арда, шатался, как пьяница. Он шел по внутреннему двору от одного темного пятна к другому, словно прямой свет солнца причинял ему боль, хотя стоял серый холодный день, а солнце, даже в полдень, оставалось невидимым за облаками.
Странно асимметричный купол часовни Хейхолта вздымался к небу у него за спиной; масса грязного снега, который давно не убирали, налипла на оконные панели, и огромный купол выглядел точно старая потрепанная фетровая шляпа.
Немногие дрожавшие от страха крестьяне, которых вынудили жить в стенах Хейхолта и заниматься самыми разными работами в замке, редко выходили из своих домов, если их не вынуждали — обычно надсмотрщики тритинги, чьи приказы сопровождались жестокими наказаниями. Даже остатки королевской армии теперь располагались в полях за Эрчестером. Объясняли это тем, будто король нездоров и ему требуется покой, но уже давно ходили слухи, что он сошел с ума, а замок полон призраков. В результате во внутреннем дворе в это серое мрачное утро почти никого не было — только солдат, принесший сообщение лорду-констеблю, да еще пара подвод, нагруженных бочками из покоев Прайрата, и никто не смотрел больше одного мгновения на неуверенно пробиравшегося по двору Элиаса.
Ведь это могло оказаться опасным или даже фатальным — смотреть на короля в такие моменты, — но в его неровной походке было что-то неправильное, настолько неестественное, что увидевшие его тут же отворачивались и незаметно делали знак Дерева.
Башня Хьелдина была серой и приземистой. Красные окна верхнего этажа тускло светились и вполне могли оказаться рубиновыми глазами языческого бога из пустошей Наскаду. Элиас остановился перед тяжелыми дубовыми дверями в три эля в высоту, выкрашенными в матовый черный цвет, с бронзовыми петлями, покрывшимися от времени зелеными пятнами. По обе стороны стояли два стража в черных одеяниях. Каждый держал копье странного вида, с фантастическими узорами и завитками, острое, как бритва брадобрея.
Король покачивался, стоя на месте и глядя на двух одинаковых существ. Не вызывало сомнений, что норны вызывали у него смущение. Он сделал еще шаг к двери. Хотя ни один из часовых не пошевелился, а их лица оставались невидимыми
