— Отставить! — зычно закричал капитан Полковников, перекрывая всеобщий шум.
— Но, почему? — удивился почти с детской обидой в голосе вставший к митральезе гардемарин.
— А ты посмотри внимательнее, — скривил в легкой усмешке губы Будищев.
— Куда?
— Так на деда, — показал рукой на предводителя степняков кондуктор, — видишь у него мусульманский Георгий на груди.
Как известно, туркмены вовсе не считали себя единым народом в то время, а делились на большое количество племен, часто между собой враждующих. Одни из них, впрочем, поддержали текинцев в их борьбе с русскими, другие старались держаться нейтралитета. Но были и такие, что открыто выступили на стороне России. Именно такой отряд и появился сейчас подле русского лагеря. Командовал им самый знаменитый джигит из племени йомудов — Нефес-Мерген, награжденный георгиевским крестом еще во время экспедиции генерала Ломакина.
Нефес-Мерген был еще крепким стариком с суровыми и печальными чертами лица. Когда-то у него была семья, красавица-жена, дети, хозяйство, будущее… Все рухнуло в один миг, когда на их аул напали текинцы и теперь он ненавидел их самой лютой ненавистью, какую только может испытывать человек в одночасье лишившийся всего. Узнав, что занимавшиеся перевозкой почты джигиты действительно убили русского казака, попытавшись свалить это преступление на текинцев, он пришел в ярость и сам вызвался покарать предателей. Особенно его разозлило то, что один из них был его дальним родичем. Поэтому старик поклялся не знать покоя, пока не привезет Белому генералу головы негодяев.
— Прости меня, сердар, — глухо сказал он, представ перед Скобелевым. — Эти трусливые шакалы сбежали в Денгиль-тепе [4], где укрылись от моего гнева. Я не привез тебе их головы.
Переводчик-киргиз тут же перетолмачил эту речь русским офицерам, постаравшись при этом разукрасить ее восточными пышностями, едва не похоронив смысл под нагромождениями слов. Так русский генерал стал величайшим сердаром, каких только видел свет, Нефес-Мерген — его нижайшим рабом, а текинская цитадель — сосредоточием напастей, посылаемых правоверным за грехи.
Впрочем, Михаил Дмитриевич имел достаточно опыта, чтобы понять главное:
— Не вини себя, храбрый старик. Если на то будет господня воля, то возмездие не минует предателей. Лучше скажи нам, что видел ты в своих странствиях. Велики ли силы текинцев? Кто их вожди? Поддержали ли их иные племена?
— Очень много, — отвечал тот. — К ним присоединились со своими отрядами, Худеяр-хан, Нур-Верды-хан, а также сердары из Мерва и много других джигитов. Люди из всех окрестных аулов собрались в Денгиль-тепе, чтобы сражаться вместе с ними.
— Хорошо, — кивнул неунывающий генерал. — Всех сразу и побьем!
— Если будет на то воля Аллаха, — с достоинством отвечал ему Нефес-Мерген.
— Что с источниками воды?
— Вода есть в Карызе, Келете, Егиан-батыре.
— Ну, да. Мне про Арчман и Дурун тоже так говорили. Ну, да ладно, можешь идти, старик.
Нефес-Мерген с непроницаемым видом выслушал Скобелева, после чего поклонился и вышел вон из дома, служившего русским штабом. Оказавшись снаружи, он дождался, когда наружу выйдет переводчик, после чего, не говоря худого слова, схватил нагайку и несколько раз огрел несчастного киргиза. Тот, видя такую немилость, и не подумал обороняться, а лишь умолял о пощаде, закрывая лицо руками.
— Зачем дерешься? — попытался урезонить туркмена командовавший часовыми Абадзиев.
— Зачем он переводил то, что я не говорил? — парировал хоть и на ломанном, но вполне понятном русском языке старик. — Я не называл этих шакалов величайшими воинами пустыни!
— Ты разве говоришь по-русски? — удивился осетин.
Однако суровый Нефес-Мерген не удостоил урядника ответом, а, расспросив о чем-то своем переводчика, вернулся к своим соплеменникам. Через минуту они вскочили в седла и умчались из аула прочь. Никто не знал, куда они направили бег своих неутомимых коней, пока через несколько часов по русскому лагерю не разнесся крик больше похожий на стон:
— Вода!
— Где?! — встрепенулись даже самые флегматичные, поскольку за сотню верст округ не было ничего столь же ценного или более желанного, нежели глоток прохладной влаги.
Сбросив апатию, бежали они к старому арыку, по которому каким-то невероятным образом снова текла вода, казалось навсегда пропавшая в бесплодных песках. Как оказалось, джигиты Нефес-Мергена, узнав о затруднениях русских, нашли источник и сумели пустить воду в успевшее высохнуть русло.
Казалось, ликованию не будет конца. Обезумевшие от радости люди, смеясь, бросились к потоку мутной жидкости, некоторые стали плескать ею друг в друга, другие спешили наполнять ею манерки и котелки, но тут перед ними выросла фигура доктора Студитского. Худой, в потрепанном сюртуке и все еще перевязанным ухом, он производил одновременно комическое и пугающее впечатление.
— Не сметь ее пить! — неожиданно тонким голосом, почти фальцетом, завопил он и выстрелил в воздух из револьвера.
— Как не пить?! — повис в воздухе немой вопрос.
— Не пить ее сырой, — поспешил исправиться врач. — Иначе эпидемии дизентерии или еще чего похуже не миновать!
— Именно так! — подтвердил его слова вышедший на шум Скобелев. — Приказываю господам офицерам проследить, чтобы нижние чины не пили грязной воды, иначе как подвергнув ее кипячению!
Авторитет у Белого генерала был таков, что, несмотря на мучавшую людей жажду, никто и не подумал ослушаться его в высшей степени благоразумного распоряжения. Скоро по всему лагерю были разожжены костры, на которых кипятили воду, готовили пищу и даже грели ее для желающих помыться. Повсюду слышались веселые разговоры, шутки и смех, а ближе к ночи, под бескрайним туркестанским небом раздались песни. Кружившиеся вокруг Дуруна текинцы хорошо слышали, как поют эти непонятные пришельцы из далекой северной страны. Их песни были совершенно непохожи на местные, но от них веяло какой-то странной силой. Нельзя сказать, чтобы эти протяжные звуки внушили страх в сердца жителей пустыни. Вовсе нет. Но они ясно чувствовали беспокойство.
Русские люди вообще любят петь хором. Так они чувствуют себя единым целым. Только во время пения простой мужик от сохи, призванный на царскую службу из деревни, и офицер, воспитанный французским гувернером, могут мыслить одинаково, как будто они единый народ. Впрочем, пели в этот вечер далеко не все.
Дмитрий Будищев сидел у вырубленной в стене амбразуры, иногда настороженно поглядывая в окружающую их темноту. Вокруг аула горело множество огней. Ближние были кострами, горение в которых поддерживали назначенные в секрет солдаты и казаки. А дальние жгли текинцы, караулившие их и готовые при первой же оплошности «белых рубах» вцепиться им в горло.
Нельзя сказать, чтобы Дмитрия оставило равнодушным общее пение. Напротив, ему тоже хотелось петь вместе со всеми, но он не знал слов, да и не умел этого. Его максимумом была какая-нибудь шуточная или похабная частушка, но сейчас это прозвучало бы святотатством. Поэтому он сидел у пулемета и страстно желал, чтобы на них напали и вместо рвущего душу пения слышалась бесконечная пальба и взрывы, в клочья разорвавшие бы очарование ночи. Желал, и одновременно боялся этого.
А на некотором расстоянии от него так же молча сидели Нефес-Мерген и его сородичи. Они тоже не знали русских песен, да те их и не интересовали. Они молча всматривались в ту сторону, где за темнотой пряталась их цель — Денгиль-тепе.
Через шесть дней после выхода из Бами, проделав путь более ста верст в тяжелейших условиях пустыни, русский отряд оказался перед Геок-тепе. Заняв без боя Егин-батыр-калу и Карры-карыз, Скобелев оставил в первом маленький гарнизон из полуроты самурцев и одной картечницы, после чего повел свой отряд к вражеской цитадели.
Впереди, как обычно, шла кавалерия с горными пушками, затем пехота с фургонами красного креста, дальнобойной артиллерией и моряками. Со всех сторон их окружали небольшие разъезды текинцев, к которым иногда присоединялись целые толпы их соплеменников и делали вид, что собираются напасть. Обычно в таких случаях, Скобелев приказывал стрелять по ним из пушек, после чего те бесследно рассеивались. Как правило, одного снаряда было достаточно, чтобы успокоить их пыл.
