чудовищная ирония — сжигать Поджигателей.
Особого цинизма ситуации добавляла пышность казни. День и ночь на огромной Солнечной площади в Районе Воинов плотники мастерили помосты для зрителей и украшали зелеными флагами с изображением тонкого древа с розовой кроной. Готовилось особое представление, не каждый день можно увидеть такое. И добропорядочные жители города шли толпами, вели детей и даже несли с собой еду. Специальные отряды воинов следили за порядком, остальные рассаживали приходящих по трибунам, которые начали заполняться еще с полудня — все желали стать обладателями самых выгодных мест. Друидов и Повелителей ожидали особые площадки, удобные сидения и хороший обзор. И только беднякам был заказан вход на площадь. Для Круга в самом центре была сделана отдельная ложа. Лиджев Тильгенмайер нашел уместным пригласить меня присоединиться к ним. Отказ исключался.
Одетая в черное длинное платье, с волосами, убранными в подобающую прическу, я стояла у наспех сколоченных деревянных лестниц и ждала. Я должна воспользоваться этим последним шансом.
— Лиджев, уделите мне минутку… — хриплым упавшим голосом попросила я своего учителя, пришедшего к ложе первым. До заката оставалось полтора крика часовой птицы.
— Слушаю тебя, дитя, — устало кивнул Тильгенмайер, также облаченный в черное, уставший и измученный. Он еще не успел занять свое место, а значит, разговор пройдет почти на равных.
— Меня не вызвали на Суд, не дали слова и не захотели выслушать… — начала я со слов, которые вот уже несколько дней прокручивала в голове. Но и в этот раз мне не дали договорить.
— Я знаю, Минати. Это сделано по моему приказу.
Все заранее заготовленные фразы тут же вылетели из головы. Я хлопала глазами и не могла представить, чтобы ОН мудрейший в городе человек, мог поступить так расчетливо и бесчеловечно.
— Но почему, лиджев⁈
— Потому что мы оба несем ответственность за произошедшее. Ты, как человек, подавший неплохую, в целом, идею, но не просчитавший заранее всех последствий. А я — как поддавшийся простому и заманчивому предложению, сулившему меньше всего жертв. Это будет нам уроком, — спокойно отвечал Тильгенмайер. На его лице не дрогнул ни один мускул.
— Но вы же это не серьезно? Вы верите, что все они виновны⁈ — не могла поверить я своим ушам.
— Главное, что их нашли виновными Суд Ака́н-Вака́с-бат-сиджу́, Круг и Митара.
— Но я… Почему я… — больше не было правильных слов. Все решения и слова вели только к ухудшению ситуации.
— Тебя не допустили на Суд, потому что твои слова не значили бы ничего. Я просто избавил тебя от лишних переживаний, — слабо пожал плечами Луноликий. Это было почти признание в пристрастности.
— Анопсис… — задыхалась я, чувствуя, как сердце стучит где-то возле горла, гнула свою линию. — Он утверждал, что Поджигатели не они, они не виновны. Лиджев, остановите казнь, остановите пока не поздно! Они не заслуживают подобной участи. Это неправильное решение, оно повлечет за собой еще больше жертв и все пойдет по кругу! Новые пожары, снова горящие тела… Так нельзя, ведь так нельзя…
— Дитя, выпей чаю, — Друид положил теплую руку мне на плечо и заглянул прямо в глаза. Меня трясло, губы дрожали, и я еле удерживалась от всхлипов. Из воздуха появилась знакомая белая чашечка с цветочками. — Тебе определенно нужен выходной, дорогая. А еще, взять себя в руки, чтобы жители нашего города не заподозрили ашанти и ученицу Главы Круга в сочувствии убийцам.
И приобняв, Тильгенмайер усадил меня в кресло, стоявшее чуть позади его собственного. Набегавшие слезы мгновенно высохли. Луноликий не собирался отчитывать меня или наказывать за слабость, а ведь мог. Я не смогла спасти их, но могу успеть погубить себя. Я не предприняла попыток сбежать, мне ясно дали понять, что происходящее будет уроком. Несомненно, самым жестоким уроком в моей жизни. Сосредоточившись на обжигающем чае — единственной стабильной сейчас вещи, я медленно погрузилась в плотную серую дымку созерцания. Она помогала немного забыть о боли и подкатывающей истерике. В нашу ложу прибывали Члены Круга. Не глядя на меня и не здороваясь, Аксельрод, по традиции весь в белом, сел по правую руку от Главы. Нервная, как натянутая струна, Тония удостоила меня своим обычным легким кивком и заняла место по левую руку. Камор, схуднувший и пребывавший не в духе, одними губами сухо улыбнулся мне и разместился рядом с Тонией. Место Акшар пустовало, и я могла лишь догадываться о причинах ее отсутствия.
Зрители были возбуждены и заинтригованы. Прямо перед ними высилось не менее десятка готовых к использованию костров. Осужденные еще не появились, но с трибун уже раздавались редкие вскрики и проклятия. Особо ретивых воины стаскивали с мест и под улюлюканье уводили за пределы площади. Иногда по спинам нарушителей проходились длинными хлыстами, и это все больше раззадоривало кровожадную толпу. Глядя на них, я судорожно давилась своим чаем и боялась захлебнуться. Последний крик часовой птицы перед закатом уже прозвучал.
И тут на площади появилась она. Акшар. В своем неизменном черном платье, по которому бежали язычки пламени, с развевающимися на ветру огненными волосами и полыхающими красно-охристыми глазами. Воинственность и непреклонность читались во взгляде. Ее бесполезно умолять о снисхождении к несправедливо осужденным. Проще уговорить духов огня быть менее смертоносными.
Следом за Акшар на площадь под конвоем и в оковах брели еретики-поджигатели в одинаковых серых рубахах осужденных на сожжение. Трибуны пришли в неистовство — любой обладавший меткой рукой считал своей обязанностью кинуть что-то гадкое в идущих. И воины сбивались с ног, пресекая начинавшиеся потасовки. Я попыталась прикинуть количество смертников, но оно не поддавалось подсчету. Внезапно шум резко захлебнулся и почти затих. На площадь стали выходить дети. Я тихонько охнула и выронила чашечку. Она с грохотом разбилась о деревянный помост и осколки тут же исчезли. По коже, под кожей от самого сердца побежал жуткий холодок. И неведомый холодный голос в голове вопрошал: «Доигралась? А я предупреждала, что твоя выходка всем выйдет боком. Теперь смотри вперед и не смей оторвать взгляда!»
И я смотрела. По площади строем, друг за другом шли маленькие осужденные дети бедняков, которых тоже сочли еретиками и Поджигателями. Они были виновны своим рождением в «неправильной семье», жизнью в богохульной общине, общением не с теми, с кем положено. Были ли среди них те, кто носил под мою дверь рисунки Ариэна?.. Я медленно повернула туманную голову
