высшей меры наказания. Суд решил, что смерть на костре — достаточно жестока, чтобы удовлетворить нашу жажду мести. Что скажете вы, свободные жители Асмариана⁈
И толпа взорвалась. Со всех сторон летели проклятия в адрес бедняков, требования ужесточить наказание и отловить всех Поджигателей до единого. Люди кричали, что никто не должен уйти живым, кидали в обвиненных мусор, и даже воины не могли остановить всех беснующихся, порывавшихся лично расправиться с преступниками. Но я почти ничего не слышала. В ряду жмущихся друг к другу последователей Даллы я заметила рыжего мальчишку, который усыпил меня тогда, в здании школы. Вокруг его глаза расплылся огромный фиолетово-красный фингал. Приглядевшись внимательнее, я с ужасом отметила следы побоев и увечий почти у каждого бедняка. Страшные предположения о том, чего могли натерпеться эти люди за свои убеждения, разместились в моей голове рядом с осознанием своей виновности в произошедшем. Картинка перед глазами поплыла, сердце бешено стучало, серая дымка была готова превратиться в черную и окончательно поглотить меня, но ледяной голос не позволил сбежать. «Ты так жалка и слаба. Ты не хочешь брать на себя ответственность за свои поступки. Соберись, ничтожество, и выдержи это до конца!» И я, стиснув зубы, сжав руками подлокотники, вернулась обратно к созерцанию. С мыслью о том, что я должна попытаться переубедить Тильгенмайера в последний раз. И подавшись вперед, я прошептала:
— Лиджев, я могу просить о помиловании?
— Нет.
— Но там же дети!
— Тем не менее, они — опасные преступники, а само их существование является угрозой стабильности нашего общества!
Я заметила напряженный взгляд Камора, направленный на меня, и нашла в себе силы продолжить:
— Спасите хотя бы детей, лиджев… Они виноваты лишь своим происхождением и воспитанием в неправильной среде. Заберите их от матерей, взрастите сами и увидите, что они вернутся на пусть истинный!
— Мы уже давали им Школу. Но бедняки не хотят учиться, — ответил вместо Тильгенмайера Аксельрод, даже не повернув в мою сторону головы. Он целиком был поглощен зрелищем. — Они глупы, необучаемы и бездарны. Их дети ничем не лучше взрослых. Огонь — это единственное, что сможет излечить их от ереси. Но я очень рад, что вы понимаете верность и правильность служения Богине, Минати, — с легкой усмешкой продолжил он, бросив на меня быстрый двусмысленный взгляд. — Для ашанти это чрезвычайно важно.
Я подавилась его словами, почувствовав предостережение, вновь вспомнив о шаткости своего собственного положения. Я повернулась к Камору, ища поддержки, но он уже не смотрел в мою сторону.
— Мое сердце поет от мысли о том, что весь город поддерживает решение Ака́н-Вака́с-бат-сиджу́! — воскликнула Акшар, перекрикивая все возгласы. — Да будет приговор приведен в исполнение!
Ряд бедняков дрогнул. Но цепи, которыми были скованы их ноги, не позволяли броситься врассыпную. И воины повели осужденных на костер. Раздались первые всхлипы и истерики. Многих приходилось заводить на хворост силой. Матери не отпускали рук своих детей, но их разлучали, растаскивая. Их боль и стоны я ощущала всем нутром. Самое страшное было впереди.
Когда все костры кроме одного были заполнены кричащими и плачущими людьми, накрепко привязанными к деревянным столбам, все внимание публики обратилось к Светочам. Они все еще стояли на коленях, спиной к своей пастве. Их плечи дрожали от слабо контролируемых рыданий. Акшар выжидала. Она не давала отмашки начинать казнь, не приказывала поднять и привязать стариков… Она просто смотрела на их трепет и упивалась страхом.
— Митара благоволит отрекшимся от ложных религий, раскаявшимся и пожелавшим вернутся в ее Храм. Посему для так называемых Светочей смертная казнь через сожжение заменяется пожизненным заключением в тюрьме Круга! Славьте Всеблагую богиню!
Над толпой пронесся рокот изумления, сменившийся всеобщим гомоном и криком. Одни не понимали причины смягчения наказания для главарей еретиков, другие возносили хвалу милосердию Митары и Друидов. Никто не остался равнодушным. Я смотрела на Светочей, смертельно пораженных, молящихся Митаре, и понимала, что Акшар только что привела в исполнение, возможно, самое жестокое наказание. Наказание памятью. Хладный голос говорил, что старикам все равно не протянуть больше пары лет, но за это время они возненавидят себя и сойдут с ума. Они проклянут Даллу, Митару, Друидов, весь мир, ибо не может одно существо нести ответственность за всех, кто пошел за ним. Или может?..
Как только первая волна потрясения чуть улеглась, Акшар развела в сторону руки и костры запылали красно-сине-зеленым огнем. Раздались первые крики. Кричали дети.
В горле пересохло. Живот скрутило. Неприятный колючий комок мешал дышать. Тщательно удерживаемая серая дымка безразличия и трезвого восприятия пала. Не сдерживаясь, я всхлипнула, и все же закрыла глаза руками. Последнее, что я выцепила взглядом, были яркие вспышки завершившегося заката. «Слабачка!» — фыркнул холодный голос, не оставлявший меня весь день.
Думал ли Ариэн, думали ли те мальчишки, которых он посылал со своими рисунками, что все закончится смертями, поджогами и огромным костровищем на центральной площади?
Последние предсмертные вопли стихли быстро. Потрескивал хворост костров. Я разлепила веки. Один из Светочей ничком лежал на площади, двое других не смели шевельнуться, но бросали ошеломленные взгляды. Старик был мертв. Его сердце не выдержало. Он оставил это тело.
Акшар поклонилась и ушла с площади, гордо неся голову, увенчанную копной огненных волос. Живых Светочей тычками копий в спины погнали следом за ней. Зрители тоже начали расходиться. Члены Круга уходили по одному. Я оставалась на своем месте, не в силах подняться. В конце концов, ко мне подошел Тильгенмайер, подал руку. Он говорил что-то про мою храбрость, что он не ожидал от меня такой силы и готовности бороться до самого конца. Что в человеке он больше всего ценит мужество, способность принимать свои ошибки и выносить из них верные уроки. Поэтому он считал правильным, целесообразным и весьма подходящим по времени отправить меня поучиться в Академию Друидов. Я слабо кивала. Сейчас мне было все равно. Огромная черная пустота поглотила мою печаль, сожаления, боль. Она сулила отдых от переживаний, и я с радостью согласилась ей сдаться. Никакая я не сильная и не храбрая. Пожалуйста, оставьте меня одну!
Тильгенмайер не хотел оставлять. Он подозвал непонятно откуда появившегося Майло и попросил проводить домой. Охотник взял меня под руку и, впервые стараясь растормошить разговорами, повел в Торговый район. Я не сопротивлялась, но и не чувствовала прежнего ликования от его близости. Сил говорить у меня тоже не было. Мне требовалось одиночество и немного отдыха.
Над городом вставала полная
