— что скажете об отношении офицеров? Эксплуатации в труде и притеснении по чину? Хотели бы что–то поменять? Не стесняйтесь выражаться, здесь все свои.
— Никак нет, — ответил по–военному, едва скрывая возмущение от таких вопросов. Вот же наглые. И не стесняются спросить.
— Так, всё, — отогнал газетчиков штабс–капитан с хмурой гримасой. — У нас здесь никто никого не колотит, все служат Родине и делают по совести.
Двинули дальше. Эти за нами. Как–то дико, вроде дядьки приличные, а ведут себя как цыгане. На ходу спрашивают, мы игнорируем. У штаба отстали, где второе оцепление из полицейских стоит и делегаты всякие мелкими кучками. Похоже, иностранцы.
— Ишь, московские какие наглые, — фыркнул взводный. — Им Европа там наплела, что мы тут рабский труд используем в армии. Налетели, как мухи на говно. Эх, фотокарточку бы.
— Это ж немцы? — Кивнул на ближайших юнкер Опухов.
— А вон и британцы, — добавил Давыдов.
Все странно одетые. Галстуки, шляпы цилиндрические, как в цирке клоуны.
Проскочили в штаб. И там простояли почти час в ожидании команды. Время тянется долго, когда кажется, что вот–вот, изводишь себя ещё больше.
Знамя получил, как положено. Всё по военному ритуалу. Надев белые перчатки, в руки принял бережно за древко, и уже не выпущу. В бою так до самой смерти знаменосец его несёт, аль до победы, из рук не выпуская.
На улицу уже с бешеным сердцем вышел! У штаба никого, как корова языком слизала. Зато нас сам начальник штаба догоняет. Грузный толстяк в парадке тугой пыхтит, как паровоз, но всё равно торопится. Лицо красное, глаза навыкате. Наверное, раза два за всё время в училище его видел. Поросёнка мне напомнил упитанного. А так–то целый подполковник.
Ещё не доходя до плаца, стало ясно, что народ его со всех сторон окружил, а наши роты там уже построенные стоят. Судя по одеждам богатым, городской знати собралось немало. Красивые шевелюры девушек просматриваются. Татьяна точно должна быть где–то здесь!
Полицейские помогли, потеснив у исходной линии всех зевак. Встали на позицию, ждём дальше. На плацу перед строем одиноко целый начальник училища стоит, лампасы синие генеральские, погоны вышитые, планка медалей на полгруди, две пурпурные полоски. Это не ленты конечно, но тоже поди заслужи.
Он у нас бывший командир броненосца. Суровым мужиком был на море, три японских броненосца в одиночку потопил, в том числе и один классом выше. Вот одна из пурпурных наград за это.
Часы уже давно пробили десять утра. А принцессы всё нет и нет. В небе только дирижаблей прибавляется, а на плацу снова гам стоит. Уж никто генерала не страшится нашего, кроме самих юнкеров, которые в строю не шевелятся. А дышать перестают, когда в небе гул начинает нарастать! У меня и самого сердце задолбило, как угорелое, когда понял, что приближаются ещё мехары!!
Звено из трёх боевых машин выросло из точек с горизонта. Судя по всему, они летели издалека, а не чалились где–то в городе. Лавируя меж двух дирижаблей очень ловко, стали снижаться. Воздушные суда пошатнулись, мне показалось, что даже шарахнулись. А что им остаётся? Мехар легко вспорет пузырь с газом и судно рухнет без всяких шансов, и пропеллеры вспомогательные не помогут.
Два меха с растопыренными крыльями аккуратно спустились на отведённую для них площадку с оцеплением прямо за публикой. Один в смольно–чёрной броне, другой –обычный синий, но по форме плеч несколько заострённым кажется.
А третий мехар цвета морской волны с гербом ярким на пузе и флагом, нанесённым на исполинские плечи, опустился вертикально на плац между строем юнкеров и трибуной. В принципе плац у нас огромный, всем места хватает. Даже таким размашистым «птицам» из металла.
Как появились наши защитники, гражданские заахали и заохали. А как приземлились, притихли все разом. Но сразу же засуетились люди на трибуне и рядом, чиновники с офицерами стали выстраиваться уже от аквамаринового мехара начиная и в мою сторону — одной шеренгой. Коменданта города Третьякова заметил в строю, одним из первых обозначился. Похоже, действительно Владивосток Анастасию Николаевну сегодня и встречает.
Крышки гранёные со всех трёх кабин раскрылись практически одновременно. И пилоты стали живенько вылезать под затаившиеся сердца и пытливые взгляды.
Как и ожидалось, из мехара, который приземлился на плацу перед трибуной, выскочила сама принцесса! Очень ловко, спрыгнув почти с двухметровой высоты!! Вот это да! Причём под такую гробовую тишину, что слышно было даже, как звякнуло у неё что–то на запястье.
— Смирно!! — Раздалось из строя чиновников в следующий же миг, и все вообще перестали дышать.
А у меня мурашки прокатились по спине и вылезли на шею, холку вздыбив.
Игнорируя такое внимание, принцесса спокойно отряхнула свои обтянутые тканью бёдра и поправила пояс с кобурой. И только после посмотрела в сторону строя командования. Вроде как даже вопросительно.
Теперь всё внимание приковано только к ней. Издалека сложно её рассмотреть, но многое сразу можно подметить. У неё отменная фигура, как у балерины, светло–русые или скорее золотые волосы до плеч, обыденно уложенные, синий мундир с брюками в обтяжку, каких ни одна барышня носить никогда не станет. Ну и погоны нитями вышитые. Всего–то полковничьи, но зато какие! Пурпурного цвета полосы на них. Золотыми кистями бахрома на плечах. Окантовка ворота кителя пурпурная, на штанах пурпурные тонкие лампасы.
Как и заведено. Ибо у рода императорского символ власти — это цвета эрения. Фиолетовый, лиловый, пурпурный, сиреневый, фиалковый. Все оттенки, какие только может выдавать свечение от частицы. И право носить такие цвета на одежде отродясь только у господ императорских кровей.
Дарует император такое право и другим за заслуги. Ленты и полоски лиловые или пурпурные. Но не более.
Ни одна барышня, ни один господин не осмелятся одежды с таким оттенками носить без дозволения. Ибо если кто узнает и донесёт, полицейские нагрянут и за решётку кинут нарушителя до выяснения: посягательство на власть это, аль дальтонизм простой.
Выполнив строевой приём, наш начальник училища с рукой на козырьке поплёлся докладывать. Туда же к принцессе подошёл, сделав три неуклюжих строевых шага, толстый дядька с
