– С тобой все хорошо? Они ничего не сделали? – на всякий случай уточняет она. – Почему так долго?
Серый все еще чувствует себя стеклянной фигуркой, которую завернули в мышцы и кожу. Но он не признается маме в этом даже под угрозой расстрела. Ей без того хватит беспокойства… Стоп. Он ушел в поместье к двум подозрительным типам, ушел на ночь, исчез почти на сутки. А мама не пошла проверять, что там делают с ее сыном?
– М-м… – неопределенно тянет Серый и недоверчиво смотрит на маму.
– Ты постригся? – она ерошит короткие волосы на затылке и въедливо уточняет: – Так что ты там делал столько времени?
Со стороны усадьбы раздаются плавные звуки вальса. Хрустальные короткие переливы рояля текут, словно ручей по камням. Через мгновение к ним присоединяется тягучее пение терменвокса.
Серый страстно хочет сказать правду, но… Но зеленые, не тронутые хмарью деревья шелестят над головой, а внизу его дожидаются теплый дом, вкусная еда и безопасность. А если мама узнает, что с ним что-то сделали, то это все придется бросить и вновь попасть в бесконечную гонку с хмарью. А Серый так устал ходить с постоянной оглядкой… И ему на самом деле могло просто показаться…
– Струны в рояле помогал менять, – брякает Серый наобум. – Жутко сложная работа. Еле-еле втроем справились.
– Что, целые сутки работали? – хмурится мама.
Серый кивает.
– Так струн много! Рояль же!
– Понятно. Почему ночевать не пришел? Я волновалась!
– Ну… это… – Серый мнется, отводит взгляд. Ему решительно нечего сказать в свое оправдание.
Мама придумывает объяснение сама:
– Отметили окончание работы, да? Пили? Курили? Не отводи взгляд, я вижу, когда ты врешь!
Серому и не хочется врать, но признаться в потере памяти язык не поворачивается. Поэтому он молчит и виновато смотрит в землю. Мама убеждается в своей догадке и развивает тему:
– Что пили? Водку? Виски?
– Мам, ну какая водка? Какой виски? – слабо возмущается Серый. – Хозяева такое не пьют!
– Понятно. Вина наклюкались, – заключает мама и дергает его за ухо. – Вкусно хоть было?
Серый обиженно трет ухо, сопит и бормочет:
– У них все вкусное…
Мама дергает его за ухо еще раз и отпускает, окончательно успокоившись.
– Ладно, горе ты мое, пошли домой.
Серый озадаченно моргает.
– Это все?
– А что еще я должна сказать?
– Ну… Сказать, почему ты не пошла проверять меня? – растерянно спрашивает Серый.
На лицо мамы наползает сложное выражение.
– Я хотела. И пошла, – говорит она и задумчиво смотрит куда-то в деревья. – И дошла. Хозяева сказали, что ты устал и спишь. Я поняла, что все хорошо, и вернулась.
Серый не верит своим ушам.
– Ты вот так просто развернулась и пошла назад?!
– Да? – неуверенно, как-то вопросительно отвечает мама. Ее взгляд останавливается на Глаше, которая бредет к кладбищенским воротам, и неуверенность соскальзывает, словно шелуха. Даже голос меняется, становится оживленным и веселым. – Ой, ты знаешь, у меня для тебя хорошая новость! Траву косить уже не надо – мы прошлись по домам и нашли кучу корма!
Серый, испуганный ее поведением почти до икоты, только и может, что кивнуть.
Глаша спокойно бродит почти у самой кладбищенской ограды, и мама, спохватившись отводит ее подальше. Пока она привязывает повод к другому дереву, Серый ждет, глядя на могилы. Надгробия спокойно стоят на своих местах, цветы и венки чуть шевелят листьями на ветру. Царит воистину мертвая тишина. Ни одного ворона, там вообще не слышно ни единой птицы – только шелест ветра в ветвях да со стороны леса доносится пение кукушки. Серому очень хочется спросить, сколько ему осталось, но узнать ответ по-настоящему страшно. Здесь все какое-то полусказочное, зыбкое: и хозяева с их парадоксально неразличимыми и одинаковыми лицами, и даже зачарованная мама. Серый теперь тоже почти такой – это чувствуется всеми жилами. Поэтому сейчас даже кукушка может открыть правду.
– Пойдем домой, – говорит мама.
– Пойдем, – соглашается он, сглотнув горький комок.
Дома его встречают вопросами. Михасю и Прапору хочется узнать подробности об устройстве усадьбы, Верочке и Олесе больше интересны хозяева. Серого усаживают за общий стол и буквально всовывают ему в руки чашку с чаем, несмотря на все заверения о сытости. И спрашивают, спрашивают, спрашивают… И никому не интересно, что же он делал в этой усадьбе.
Серый почти не понимает, что отвечает. Но в конце концов все отстают от него, довольные, словно сытые клещи. Молчит только Тимур, да Михась с Прапором как-то подозрительно сверкают глазами. Когда Серого под предлогом починки пола заманивают в баню и усаживают на скамейку, а Прапор приоткрывает дверь и ставит Тимура следить за домом, приходит понимание – основной допрос только начинается.
– А теперь давай без этой успокаивающей лабуды, – говорит Прапор, складывая руки на груди. – Вы куда-то ездили? За запасами? Вещами?
Серый укоризненно косится на Тимура.
– Я же просил!
Тот разводит руками, ничуть не раскаиваясь.
– Ты ушел с хозяином в усадьбу. Пришлось показать виолончель. Вдруг бы ты не вернулся?
– И вы поверили? – риторически спрашивает Серый и тяжело вздыхает.
Прапор мрачно буравит его взглядом. Лысина блестит в полумраке, придавая ему сходство с памятником Ленина. Он вообще весь такой строгий и страшный, что врать язык не поворачивается.
– Как тут не поверить, когда Марина умчалась к близнецам с горящими глазами, а вернулась с блаженной улыбкой и спокойно легла спать? – Прапор хмуро смотрит в мутное окошко. – Выкладывай, что делал?
– Я не помню, – отвечает Серый и мнется. – Ну, то есть…
Он вздыхает и рассказывает про странное состояние до и после усадьбы, про неразличимые лица, про электрические огни в глазах больного Юфима. Только про то, что его провожали в спальню, молчит. Сказать такое у Серого язык не поворачивается.
Прапор, Михась и Тимур и без того каменеют и переглядываются.
– Значит, они что-то с тобой сделали, – заключает Прапор.
– А может, они вампиры? – предполагает Тимур и, оказавшись под перекрестьем осуждающих взглядов, продолжает: – Нет, а что? У них же почти полный набор признаков! Сами посудите: повадки аристократов, ледяная кожа, нечеловеческий слух и сила, неслышные движения, гипноз этот странный… И вот, если смотреть по событиям… – он азартно взмахивает руками так, что чуть не попадает Серому по носу. – Юфим пришел с кладбища чуть живой, потом Зет забрал Серого на сутки для «благодарности», в усадьбе у тебя отшибло память, затем ты встал со странным самочувствием, а Юфим снова ожил. Кормили тебя чем?
Серый настолько шалеет от такого предположения, что послушно вспоминает:
– Оладьи с перетертой малиной. Молочная каша из пшена и овсянки с орехами и черносливом. А, еще яблочный сок.
– Ну вот! Это все восстанавливает кровь! – торжествующе заключает Тимур. – Точно! Они забрали тебя и насосались крови!
Серый прыскает нервным смехом, Тимур тоже хохочет.
– Ты… это… ерунду не городи, – хмуро советует Прапор.
– Нет, а чего сразу? – вдруг подхватывает Михась. – Рыжая хмарь есть. Почему не быть кровососам?
Тимур от неожиданности даже икает и выпучивает глаза. Смех стихает.
– Между прочим, в моей предыдущей группе ходила версия, что хмарь – это небесное воинство, которое призвано для уничтожения человечества, – замечает Серый, хотя версия про вампиров его веселит.
– Во! – соглашается Михась. – А вампиры – слуги дьявола, они под его защитой!
– Так, давайте без этого религиозного бреда! – не выдерживает Прапор.
– Да чего бред? Ну чего бред?! – Михась возбужденно раздувает ноздри, облизывает губы и продолжает: – Легенды о вампирах были у всех народов, а дыма без огня не бывает. Они еще и суперскоростью обладали. Вот и объяснение, откуда они взяли твою виолончель, Тимка! Они увидели ее образ у тебя в голове и сгоняли в соседнюю область!
Тимур снова хихикает:
