хочу. По тому, как всё идёт, можно ведь и опоздать.
Гремляш неслышно и еле заметно сплюнул, мотнул головой, дескать, коня оставь, а сам иди за мной. У дверей гостевого терема, протянул руку, мол, оружие давай. Дёргунь с понимающей улыбкой отдал.
— Проводите этого к Безроду.
Четверо, что стояли на страже у входных дверей, в сомнении переглянулись. Велено ведь не пускать никого кроме Верны с детьми, Ясны и Тычка. А этот вой по виду, что там у него на уме.
— Ну чего жмётесь?
— Не велено.
— Говорю, отведи. Вали на меня.
— А вдруг подосланный?
— Для чего?
— Подсудимца завалит. Чтобы суда избежал, да помер лёгкой смертью.
Гремляш пальцем поманил старшего, и когда тот приблизился, негромко но очень веско отчеканил, точно молотком по билу отстучал:
— Если Сивый захочет избежать суда, здесь его никто не удержит. А вы четверо первые легли бы прямо тут рядком. Но ведь не лежите! Вон, ходите, даже болтаете. Я бы даже сказал много болтаете.
— Дурни, он мне не по зубам, — усмехнулся Дёргунь. — Проверяли уже. Думаю, оружие тут мало на что повлияло бы. Смерти подсудимца они боятся…
— Вы лучше за этого бойтесь, — Гремляш кивнул на Дёргуня и хмыкнул. — Давайте, давайте. Спросит кто, валите на меня.
Уже у самых дверей, Дёргунь оглянулся и едва заметно благодарно кивнул Гремляшу, а от старого знакомца прилетело:
— Ты уж постучись там. Сам понимаешь, жена, туда-сюда…
Дёргунь в темноте невидимо улыбнулся, хотел было по привычке уржаться в три горла, только… ночь, всполошатся не ко времени. Внутри в расписном переходе над глиняными плошками с водой горели светочи, а у самых красивых дверей с дивной росписью синими, зелёными и красными узорами по обеим сторонам горели маслянки. Млеч осторожно постучал, подождал и на второй раз изнутри спросили: «Кто?» Его голос.
— Лучший друг. Поговорить надо. Срочно.
«Бабе своей знак сделал „одевайся“, — водя глазом по узору, читал настоящее Дёргунь. — Она послушно кивает, встаёт с ложницы, влезает в платье. Сивый накидывает порты, рубаху, идёт к двери…»
Дверь открыли. Там внутри, горел свет и какая-то тень ходила по стене, убирая длинные волосы. Млеч вошёл, на всякий случай царапая взглядом свод, мало ли что.
— Опусти глаза.
Сивый стоит в шаге, полностью одетый — рубаха, порты — сна ни в одном глазу. Сзади баба его застилает разор на ложе меховым одеялом, потом выпрямляется и молча уходит в другую горницу. Даже с полувзгляда видно — хороша зар-раза: волосы густые, если распустит, сможет вместо накидки укрыться, в поясе тонкая, груди тяжёлые, стоячие, зад плотный, сбитый… Кто-то уже нашёл свою заморскую княжну.
— Всё ждал, когда зайдёшь, — Сивый глядит, на лице даже тени улыбки нет. — Как-никак лучший друг.
— Выпить дай. Глотка трескается, ровно земля в сухоту. Несколько дней по дорогам шатался, приключений искал.
— Нашёл?
Млеч утвердительно мотнул головой. Безрод кивнул на лавку у стены, сходи налей. Утирая губы, Дёргунь вместе с пеной стёр свою всегдашнюю дурацкую улыбочку.
— Сказку рассказать?
Сивый пожал плечами.
— Давай. Ночь ведь. Глядишь, засну.
— Вряд ли. Сказка жуткая. Жил себе на свете раздолбай. Бражка, бабы, сшибки, ну… в общем, ты понял. И одним прекрасным днём нашли этого придурка двое, отец и дочь. Пьяный он был, уши развесил, зенки наоборот залил. Говорит, если выступишь на суде против одного негодяя, отдам тебе в жёны дочь. А там… титьки тяжелые, сама стройная, пахнет, сучка так, аж бошку сносит. Ну он и согласился. В знак договорённости дурню оберег на шею повесили, а незадолго до суда ещё и обручье на руку. Дескать, уговор, есть уговор. Мол, так будет крепче.
Сивый сощурился, сходил к лавке за маслянкой, внимательно Дёргуня оглядел. Млеч даже шею отогнул, да ворот рубахи развел, чтобы видно было получше.
— Ну, дальше.
— А после последней встречи, ну… когда обручье серебряное подарила, наш дурак припустил за невестушкой — а чего до свадьбы ждать? она же стерва мытарит, только пьяным её почему-то и видел — и случайно подслушал страшное. Дескать, женишок, если только посмеет на попятную пойти, головы лишится. И тут же показала, как это будет.
Млеч подцепил пальцем чёрную нить с золотым кольцом у себя на шее.
— Как начало сдавливать, думал, башку мне оторвёт. И нож не просунуть. И порвать не вышло. А обручье так запястье сдавило, думал, если даже колодой придавит, и то не так жутко выйдет.
— И ты решил… — Сивый усмехнулся и умолк.
— И я вспомнил, что на есть свете один непростой хитрый ублюдок со здоровенными ручищами, который некогда сапоги пополам рвал.
— И не только сапоги.
— Ага. Придурков тоже. Я даже хорошо знаю нескольких.
— Ничто странным не кажется?
Дёргуню показалось, что Безрод смеётся, но нет — только ухмыляется по обыкновению. Рубцы по всей роже поехали, шкуру Сивому на лице стянуло, поди не больно-то разулыбаешься с такими отметинами. Мысленно напялил сетку рубцов на себя-хохотуна и аж плечами повел, так передёрнуло от жути.
— Странно тут всё. Начиная с того, что пришёл я именно к человеку, которого должен был языком, ровно дубиной, насмерть забить. Не поверишь, захотел бы повиниться за прошлое, лучше бы не сделал.
— А ты не захотел бы…
Дёргунь расхохотался.
— За меня, видать, судьба сама думает. Мол, надежды на тебя дурака нет, хоть в кои веки сделай правильно. Вот прикидываю, оставили бы меня жить после суда, или нашли бы мимохожие однажды в канаве некоего придурка с передавленной шеей да с размолотой в пыль рукой? А может вовсе не нашли бы. Сгинул бы в глухоманях дремучих, или в болоте.
Сивый смотрел молча, водил маслянкой вверх-вниз, а Дёргунь упёр взгляд в свод и отвернул голову, подставляя шею. Безрод за бороду запрокинул голову млеча ещё выше и тот послушался беспрекословно.
— Сам не знаю, что выйдет, — наконец буркнул княжий подсудимец.
— Что бы ни вышло, обломаем сучку и её мнимого батюшку с раздвоенной бродой! — Дёргунь оскалился, чисто волк перед добычей, а по сути так и было — там на своде белый жеребец мчался куда-то по цветастому полю. Наверное туда, где текут молочные реки в кисельных берегах, а сисястые заморские княжны ждут своего придурка, дождаться не могут.
— Тут ворожбы выше крыши, — Сивый потрогал нить, а та ровно почувствовала что-то — съёжилась, утянулась, едва в шкуру млечу не впилась. — Дышать-то можешь?
— Могу, — прохрипел Дёргунь. — Пока.
— Я отойду на пару шагов, — Безрод сдал назад, и нить будто вздохнула, расслабилась. — Легче?
— Малость… самую, — млеч засипел и багровый, чисто закат, отчаянно заморгал, ровно в глаза песок попал.
— Верна! — позвал Сивый, отходя ещё на несколько шагов, и когда через пару мгновений из смежной горницы вышла Безродиха, Дёргунь забыл, что дышать не может. — Стащи с него сапог, просунь голенище сзади между загривком и нитью.
Она молча присела, весомо хлопнула млеча по бедру, ровно жеребца, мол, ногу подними да подержи уголком в колене, и когда ошарашенный Дёргунь исполнил, завела под колено локтевой сгиб, а второй рукой одним сильным движением совлекла сапог. Выпрямилась, зашла млечу за спину, осторожно оттянула нить и завела кожаное голенище между ею и собственной дёргуневой шкурой.
— Дёргунь, осторожно натяни, закуси нитью сапог.
Млеч завёл под нить палец, потянул вперёд, и сапог сзади переломился о нить, свесился растоптанной ступнёй на спину. Верна, пока заправляла сапог, несколько раз коснулась млеча грудью, и того будто ознобом разбило — судорога встряхнула и муравьями во все стороны разбежалась, так мало того — Безродиха крепко схватила гостенёчка за волосы и со спины негромко прошелестела:
— Стой спокойно, не дёргайся. Может быть всякое.
Млеч покосился на Сивого. Тот, подтверждая, кивнул, пожал плечами. Мрак его знает, что будет.
— Как дам знак, задержи дыхание и закрой глаза. И главное стой, не падай.
— Не ссы. Подопру со спины, если что, — прошелестело сзади.
«Сивый, твою мать, где ты её нашел? Где таких разводят?»
— Верна, подсунь под обручье тканину, схватись за змейку и держи. Не давай стянуться, пока не подоспею. Ты сможешь.
Она промолчала, наверное, кивнула, сцапала запястье млеча, и когда Безрод кивнул, Дёргунь только и успел подумать: «Твою мать, у неё сестра есть?»
Живее стрелы Сивый скакнул вперед, завел
