«Черно-белые» по ту сторону прохода, будто на изнанке полотна. Точнее — один из них, тот, что даже среди своих прилизанных собратьев выделяется, словно аристократ среди среднего класса. Высокий и острокостный, как кузнечик, с русой кудрявой шевелюрой, которую не приструнить никакими гелями. Он жестикулирует тонкими длинными пальцами пианиста и постоянно оправляет полу пиджака, чтобы не укладывалась на колени, а свисала сродни смокингу.
— Если что-то повторяется раз за разом, значит, работает система, — убеждает Аристократ друзей. Те в ответ сводят брови и пожимают плечами. — Причем, понятно, по каким законам она работает, с какой целью… А вот ось, командный пункт системы никак не разгляжу, — он разводит руками. — Ясна задача и неясна причина. Меня это убивает.
«Добро пожаловать в мой мир», — злорадствует про себя Джен, выуживая из миски последний соленый сухарик — Джа, видимо, его доедать не собирается.
С виду пророк витает в собственных кошмарах, блуждая взглядом по хреновой ляпистой мазне местных художников. Собирались в такой спешке, что Джа не прихватил резинкой волосы, и они теперь закрывают большую часть лица рваными прядями. Глаза — почти зеркало, будто не воспринимают, не впитывают увиденное, а отражают безразличие Вселенной. На запястьях черно-красные платки, как наручники. Или прикрытие вспоротых вен. Вряд ли пророк слышит разговор соседей, замечать сигналы извне не его обязанность.
За черно-белым столом раскупоривают вторую бутылку «Джек Дэниэлс».
— Как доказать невиновность, если с психологической… психиатрической!… точки зрения она истинна, а с юридической ложна? — гамлетово спрашивает Аристократ.
— Вспомни Нюрнбергский процесс, — предлагает ему друг, сидящий слева, единственный, кто распустил галстук, едва переступив порог бара. — Гесс той же песней про амнезию около года по ушам ездил. А что в итоге?
Аристократ качает головой:
— Гесс — военная элита, он интеллектуально на порядок выше моих маньяков. Говорю тебе, они не притворяются. Ладно Безруков и Крапивин, даже если представить, что они скрытые гении лицедейства, обдурили судейских психологов. Но Дыбенко? Ему хитрости не хватает в резюме соврать — полгода без работы болтается, а тут такие чудеса изворотливости. Нет, не думаю. К тому же, не забывай про Баранова.
— Ты про поджигателя, который сам сдался? — спрашивает третий. — Мне Коробов рассказывал, он все же взялся его защищать.
— Взялся? — Аристократ удивленно стопорится на новой информации. Глядит куда-то сквозь скатерть, схватившись за вновь наполненный бокал, но так и не сделав из него ни глотка. Наконец, произносит задумчиво: — Он так отмазывался. Может, что-то узнал? Я ему позвоню.
Мобильник у Аристократа простейший, с экраном в полпальца и таксофонной клавиатурой — двенадцать кнопок, плюс четыре командные. Либо меняет их каждую неделю, либо не меняет вообще, что в равной степени — маниакальный признак. Джен краем глаза наблюдает за резвыми движениями пальцев, напрягает слух изо всех сил.
Расслабиться сегодня, похоже, не придется.
У Косы на каждом столе стоит увесистая пепельница. В нагрудном кармане кожаной жилетки всегда есть ручка на всякий случай.
«Похоже, за столиком слева — адвокаты наших убийц», — пишет Джен на салфетке и двигает ее к пророку.
Взгляд из-под челки резкий и немного испуганный. Застигнутый врасплох. Джа рвет салфетку в лоскуты и глядит совсем в другую сторону, будто старается рассмотреть что-то получше, пока Аристократ снова и снова пытается дозвониться до Коробова.
Коробов не отвечает. От досады Аристократ роняет телефон на стол с ладони, похоже, менять аппараты ему все же приходится, с такими-то замашками. Или не бережет за ненадобностью? Джен прокручивает в уме типы личности, модели поведения — не академически заученные, а сформированные за годы наблюдений за людьми. Внимательность и анализ спасали его не реже ножа за поясом. Особенно, когда предстоит уносить ноги, и не только свои.
— Да хрен с ним, с Коробовым, — успокаивает черно-белый со спущенным галстуком. — Сам-то что делать собираешься?
— Я думаю, — отвечает Аристократ. Его бокал так и стоит забытый. — Пытался объединить дела, мне отказали. Разный состав преступления.
— Идиоты. Для них массовая амнезия не аргумент?
— Нет. Представь себе. Для них было бы аргументом, если б ответчики и потерпевшие состояли в связи, вот тогда…
— А что «тогда»? — спрашивает Джа, и на него оборачивается не только черно-белый столик. На Джене скрипит жилетка, когда он ставит на стол оба локтя и хватается за бутылку, как за древко белого флага.
Каждый должен заниматься своим делом: пророк — видеть будущее, инквизитор — устранять скверну. Когда роли меняются, случается бесконтрольный бардак. Потому что, к примеру, партизанить, изучать противника со стороны, искать его слабые стороны, оставаясь на безопасном расстоянии для Джа — не метод. Вот и на этот раз Джа задели. Джа уже не остановить.
Не спрашивая приглашения и прихватив свое пиво, он тащит стул к адвокатскому столику, ставит его вплотную к Аристократу.
— Вы, парни, как я понял, говорите о мудаках, которые сначала пытаются кого-то грохнуть, а потом, когда их за жопу схватят, строят из себя бразильских Карменсит. Так ведь?
Вспыхнувший в глазах адвокатов азарт не сулит ничего доброго, но и опасности в них Джен не видит. Физической. Благо Джа ведет себя развязно и нагло, как заправский бузила, придираться к таким — больше чести.
— Они в самом деле ничего не помнят, — ровно отвечает Аристократ и вспоминает, наконец, про свой бокал.
— Да неужели? — нарывается Джа. Оседлав стул спинкой к груди, он подается вперед, бросает вопросы Аристократу в лицо. — А их жертв это колышит? Тех, кого они пытались убить? Им от этого легче?
— Уверен, что нет, — говорит Аристократ.
В ответ Джа улыбается. Он умеет улыбаться людям так, что невольно делаешь шаг назад. Никакой явной угрозы, просто из его зрачков собеседнику машет рукой глубоко запрятанное безумие. Сдержанное, запертое воспитанием и разумом, почти (пока!) безобидное, оно шлет маячки, благородно предупреждая о своем существовании. Люди чувствуют его кожей, нервами, инстинктами. Джен видел отступающими от пророка даже громил.
Аристократу шагать со стула некуда. Он держит атаку глаза в глаза, и Джен невольно замечает между ними сходство. Два упертых бронетанка, которые лучше сдохнут, чем отступятся.
— Вы связаны с кем-то из потерпевших? — встревает Распущенный галстук. Одна его рука на столе, тарабанит пальцами по пузу бокала, отвлекает, пока вторая шарится в кармане. Как пить дать — лезет за подлым оружием юристов и журналюг.
У Джена на диктофоны особое чутье. Аллергическое.
— Связан, — отвечает он прежде, чем пророк развернет свои оптические прицелы на новую мишень. — Как любая домохозяйка — пиво, грядки, сериалы и новости НТВ. Не принимайте на свой счет.
Воспользовавшись моментом, Джен двигает стул к адвокатскому столику, втискивается между Джа и Галстуком на всякий случай.
— Да, СМИшники горазды раздувать, — миролюбиво соглашается третий адвокат — шаблонно неприметный настолько, что Джен даже прозвище придумать не может. У пророка с прозвищами получше, возможно, он и сумел бы.
— Раздувать? — ошеломлен Аристократ.
— Домохозяйка? — шипит Джа, привстав.
— Конечно, нет, — капитулирует Джен, подняв руки. — Джа, ты — мой бухгалтер, честь и совесть, — он кладет руку пророку на плечо, и Джа смягчается, как разбавленный тоником виски. — А вот насчет «раздувать», я тоже не согласен. Сколько этих нападений было?
— Пять или шесть, — отвечает Галстук.
— Двенадцать, — поправляет Аристократ. Друзья-адвокаты удивленно оборачиваются к нему.
«Сто сорок три» показывает Джа на пальцах под столом. По подсчетам Джена выходит немного больше. «Немного» — это если мерить каждую жизнь цифрами, чему Джен так и не научился.
А учили его настойчиво. Семь месяцев и тринадцать дней, пропахших соляркой и грубой резиной в жестяном кузове полевого джипа, плечом к плечу с пятью собратьями по спецназначению. Вода с привкусом соли, автомат поперек спины и серый песок повсюду. Джену до сих пор кажется, что он никогда не смоет, не соскребет с себя этот пепельный налет.
