обитания ваши теперь сплошь и рядом покрыты всевозможными волнами и невидимым для вас шумом. А у нас от этого болят головы и сводит суставы. Раньше как нас только не называли! И гномами, и лепреконами, и кобольдами, но мне милей всего форма — лютен. Так повелось в нашем роду. Таким был и мой отец, и мой дед. А остальное — то несколько уже иные наши знакомцы! Люди попросту кликали наш род домовыми. Не зря, разумеется, ведь мы жили всегда рядом с вами, в таких вот чаще отдаленных коморках ваших домов. Здесь тепло, уютно, можно хорошенько прибраться, да и за вами приглядывать сподручно.
— А что ты такое искал?
— Да ключ один от сундука на чердаке. Пока хозяина нет, хотел прибраться.
— Так вот почему мы иногда находим вещи не на своих местах?
— И вините во всем свою забывчивость, — рассмеялся лютен. — Хотя чего-чего, а уж забывчивости вам хоть отбавляй. И неблагодарности тоже! — добавил он сердито.
Лютен осмотрел пришельца и сменил гнев на милость.
— Так зачем ты пожаловал?
— Я пришел за сестрой! Ты знаешь, где мне ее искать?
— Тоже не помнишь ее имя?
Я весь напрягся, но, казалось, мозги проходят операцию переформатирования, а на очистившиеся кластеры идет какая-то иная запись. Что за дикая мысль? Но образ сестры стоял у меня как живой, поэтому мне ничего не стоило выдать ее портрет:
— Она — самая лучшая сестра из всех! Живая, непосредственная, прямая до невозможности, правдивая до раздражения, но вместе с тем — доверчивая и ранимая. Ее карие глаза смотрят с неподдельной искоркой, брови — тонкие, как линия, возносятся от краешков глаз плавной дугой с совсем небольшим изгибом; нос утонченный, изысканный, как музеи и ансамбли Петерграда, спинка носика вытянутая, высокая; рот с тонкими алыми губами, чаще сжатыми в волнистую линию, впрочем, краешки его нередко смотрят кверху, и на чуть впалых щечках рядом — небольшие ямочки; темнеющие косы кажется, что обегают локонами несколько раз вокруг головы и ложатся прямыми волнами на хрупкие плечи; ростом ниже меня сантиметров на двадцать (а у меня примерно 1,70 метров), талия изящная, ноги обыкновенные, без изъянов, легкие, спортивные. Когда она бежит на короткую дистанцию, то локти чуть расходятся в стороны от боков, так что она увеличивает свою площадь и сопротивление воздуху, что сказывается, естественно, на скорости бега. Но спортсменкой она и в школе никогда не была. А вот с математикой, а потом с алгеброй и геометрией у нее всегда был полный порядок. Ей цифры больше понятны, чем слова. В университет она поступила на физико-математическую специальность. Хотя сама мне говорила, что хотела бы больше заняться музыкой. Это больше папа повлиял на нее. Он — известный инженер у нас.
— Начало мне было больше понятно, — отметил местный домовой, он же лютен на французский манер.
— Так ты мне поможешь?
— Я тебе могу дать только инструмент. А помочь себе можешь только ты сам. Крепко-накрепко запомни этот совет. Он тебе еще не раз пригодится!
Я кивнул в предчувствии дальнейшего продвижения. Тут хоть и было уютно, но шушукающиеся звуки долетали до моего растревоженного слуха и это беспокоило. Странно, что Марэнуж сохранял спартанское спокойствие. Но я уже не стал его расспрашивать, чтобы не сбить с намерений.
— Идем за мной, — твердо сказал он.
Я без промедления выказал решимость и шагнул. Мы пошли неторопливо. Он чуть впереди, я позади. За этажерками обнаружились ступеньки, которые вели в другое крыло дома, чуть приподнимая свой уровень с каждым поворотом. Так мы вышли в просторный коридор, увешанный коврами и картинами. Своды окон изнутри имели арочные козырьки, а снаружи, как я говорил, были плотно закрыты ставнями. Шли мы поэтому больше в потемках. Хотя лютен периодически затейливо взмахивал своей красной шляпой так, что пространство озарялось лиловыми тонами — отливами красного в темноте, — их было достаточно, чтобы не набить себе шишку головой о дверные проемы и не споткнуться, переступая порожки.
— Вот мы и подошли, — заметил Марэнуж.
Я посмотрел: прямо передо мной оказался широкий камин таких невиданных размеров, что и пара коровок прошла бы в его черную глотку, вымазанную многолетней сажей. Я посмотрел на свой жалкий наряд и понял, что мне нечего терять.
— Но что же там?
— Как, ты не видишь?
— Нет.
— Вот же простофиля! — выругался домовой. — Ну, так и быть, покажу тебе, открою твои заспанные или закрытые глаза! Чем ты там по жизни занимаешься, что не видишь ничего перед собой?
По голосу я догадался, что последовал скорее риторический вопрос, и не стал ничего отвечать. И правильно сделал, так как лютен уже притопывал, приседал, делал какие-то взмахи руками, точно разрезал невидимую паутину. Потом старательно помахал шапочкой, повращал ее по часовой стрелке, и для меня камин будто разрезался. В его проеме я разглядел прежде невидимую деревянную лесенку (потом уже понял, что то — никакое не дерево, а незнакомый мне материал). Она имела небольшую площадку перед собой и даже увесистую балясину с плотным шаром. Ступени шли практически вертикально вверх, а перила где-то пропадали, а где-то будто висели в воздухе.
— Ну же, вперед! — напутствовал мне Марэнуж.
— Там я найду сестру?
— Да. Именно. То, что или кого ты ищешь — там ты непременно найдешь! Как я и сказал, а уж мое слово будет поосновательней целого фундамента этого дома!
— Спасибо тебе, добрый гном!
— Лютен, лютен! Еще раз тебе говорю. Гномы, если ты их встретишь, бывают куда более ворчливыми. Они больше пекутся о своем хозяйстве, а я — об имуществе хозяина. Вот тебя сейчас спроважу и пойду наводить порядок!
Я еще раз поблагодарил доброго незнакомца с чудаковатой внешностью, но с отзывчивым сердцем, и ступил на лестничную площадку. Сверху на меня попала сажа из камина, но я уже не обратил внимание на это. Шар на опорной стойке оказался таким же точно, что попал и в мои руки. Я вгляделся в него, держась одной рукой за перила. На этот раз плотная как будто атмосфера разошлась, и в его глубине я разглядел десятки крупных и сотни более мелких пузырьков. Каждый из них вращался, мчался по своей орбите. Я не успел хорошенько их разглядеть. Лестница вытянулась в высоту, растягивая и мое тело. Ноги и подошвы ботинок я увидел далеко внизу, а полет все ускорялся. Мимо проносились заросли, постепенно все растворяясь, и наконец я увидел в вышине небо, чистое, прекрасное, лишь с несколькими облачками. Каминное пространство осталось позади. Теперь меня окружали кружащиеся вязы,
