с цыпленком и голубем, жаренная форель с травами, компост, белый хлеб, тарталетки с черничной начинкой, блины с персиковым вареньем, кувшин вина.
Даутцен не обращает на еду никакого внимания, девочка смотрит на дверь. Она открыта. В коридоре пусто. Стражники и слуги ушли, оставив пленницу без присмотра. Вот ее шанс. Единственная возможность выбраться на свободу.
Даутцен делает первый осторожный шаг, и едва не срывается в крик. Она закрывает рот ладонью и отступает к стене. Свет дрожит, свечи гаснут. Тень в форме волка появляется на потолке и тянется к девочке, открывая острозубую пасть.
В комнату входит человек в бледной маске.
Тень прыгает ему под ноги и принимает облик мужчины.
Он говорит:
— Стань овцой и волки тебя съедят.
Его голос холодный и мертвый. Он лишен остроты и звучит приглушенно.
— Разденься.
Даутцен не шевелится.
Она смотрит мужчине в глаза. Там в темноте, за прорезью маски, виден цвет океана. Голубые осколки на дне черной бездны.
Девочка шепчет:
— Тасмин другая.
Бледный пожимает плечами.
— Она вся в отца.
Даутцен хочет спросить, но мужчина поднимает руку и подносит указательный палец к маске в том месте, где должен быть рот.
Он говорит:
— Разденься.
Это приказ. Слова звучат у девочки в голове, но в них нет силы. Это просто буквы. Черные закорючки на белом листе. Они не действуют на Даутцен.
Бледный отодвигает стул и садится за стол.
— Вижу сестра хорошо поработала над твоим образом.
Даутцен хмурит лоб. Все глупости звучат одинаково глупо. Как плохо написанный текст в скабрезном романе.
Она говорит:
— Тасмин просила передать тебе кое-что.
Бледный разводит руки в стороны приглашающим жестом.
— Одно слово.
Бледный молчит.
— Исмат.
Голубые глаза смотрят в Даутцен. Куда-то дальше. Через стены замка. Сквозь пространство и время.
— Бог, которому так часто молится твой отец, говорит, что человек познается не по словам, а по делам. Однако тут же перечет себе, утверждая, что в начале было слово. Истина возвращается в исходную точку. Речь — самое главное, первостепенное действие, а затем идет все остальное. Весь этот мир. Галактика. Вселенная. Называй как хочешь. Все это. Слова. Слова. Слова.
Даутцен молчит. Испуг прошел, и теперь она с интересом наблюдает за существом, которое только притворяется человеком. Она видит, как руки Бледного не находят себе места на столе. Все гладят и гладят скатерть. Тихий, раздражающий шелест.
Бледный кивает на свободный стул:
— Сядь. Еда стынет.
Даутцен голодна. Тушеное в горшочке мясо с овощами и подливкой из бульона на вкус, как пища богов. Одной ложки хватает, чтобы разбудить аппетит. Девочка набрасывается на еду, позабыв обо всех несчастьях на свете.
Бледный берет кувшин и наливает в чашку вино.
Он не пьет и не ест. Просто смотрит. Так, будто пытается вспомнить то время, когда был человеком. Его взгляд скользит по Даутцен. Руки, плечи, волосы, рот и глаза.
— Ты вызываешь возбуждение и страх.
Девочка замирает. Пирог с цыпленком и голубем остается лежать на тарелке нетронутым. Еда перестала быть вкусной. Все кажется пересоленным и пропавшим. От блинов идет запах гнили. Вино словно уксус.
— Мужское желание унижает. Я знаю. Прости мне эту слабость.
— Ты не похож на человека.
— Хочешь, чтобы я снял свою маску?
— Нет.
— Женщины говорят, что мне очень идет этот прощальный подарок от Тасмин. Она отрубила голову моей матери, а мне оставила маску вместо лица. И я благодарен. Теперь любая девушка может представить кого угодно. Это ведь возбуждает. Каждый раз трахаться с кем-то другим.
— Что ты с ней сделал?
— Я все время был здесь. Мне нет никакого дела до Тасмин. Я любил свою мать, но теперь встретил другую.
Даутцен молчит.
Она чувствует, как каждый волосок на теле встал дыбом.
В комнате холодно. Тень в форме волка бродит по стенам и потолку. Она нависает над девочкой, никак не решаясь наброситься. Ждет нужных слов.
— Тасмин плохая. Она никогда никого не любила. Я другой. Я не могу поднять руку на родную сестру. Но лорд Линдеманн. Он подонок. Завтра утром сожжет ее на костре.
— Нет.
Бледный пожимает плечами.
Он все гладит и гладит скатерть. Тихий, раздражающий шелест. Звук, с которым в могилу опускается гроб. Шепотки смерти. Шаг незнакомца за дверью.
— Мы можем спасти Тасмин. Изменить все, что она натворила.
Даутцен прячет в ладонях лицо.
— Не плачь. Я не люблю слезы. Лучше возьми меня за руку.
— Нет.
— Я могу заставить тебя.
Даутцен кивает.
Бледный крепко сжимает ее ладонь.
— Теперь закрой глаза и попытайся представить дом на берегу океана.
Девочка подчиняется.
Но везде только тьма. Ночь внутри ночи. Черный цвет, в котором дрожит отблеск свечи. Воспоминания остаются где-то там. Они никак не могут превратиться в образ. Дом на берегу океана всего лишь мысль.
Даутцен устала.
— Я не могу.
— Попробуй еще раз. Не открывай глаза. Слушай меня внимательно.
Бледный снимает маску.
Его голос становится глубоким, дикция безупречной, чистой. Кажется, что он проникает в саму суть текста, передает глубинную окраску материала. Он не сбивается и не ошибается. На какое-то время Бледный перестает быть собой и превращается в другого. Того, кто познал свою слабость, страх и предсмертную муку. И в конце концов узнал самую страшную тайну: все было тщетно.
Он говорит:
— Машина медленно поднялась на вершину холма, и мужчина увидел свой дом. Небольшой двухэтажный коттедж с подвалом и гаражом, который примыкал к высокому маяку, отчего из далека казался остатками замка. Заброшенный дворик, огражденный забором, выглядел как крепостная стена, окна и двери дома, будто бойницы, а маяк над землей, словно обветшалая башня, на вершине которой находился портал в другой мир. Иван оставил машину в тени мертвых деревьев. Старый сад лишился былой красоты. Высохшая трава и цветы оторвались от почвы и валяются под забором, напоминая волосы старика, почерневшие стволы красного клена и дуба тянут свои жуткие, искривленные ветки к жестокому солнцу. Кусты можжевельника вдоль дорожки, которая ведет к маяку, все еще сыплют на землю мелкие листья-иголки, роняя их будто слезы о прошлом.
Бледный молчит какое-то время.
Потом добавляет:
— Перенеси нас туда. Создай этот мир.
1
Девора умела ходить между мирами.
Но перемещение отнимало у нее силу. Она старела. В тридцать лет молодым осталось только лицо. Все остальное иссохло. Девора прятала под одеждой обвисшую грудь, сморщенную кожу, угри и язвы, ожиревший живот, вспухшие вены, запах тлена из почерневшего влагалища. Иногда, в плохую погоду, она еле двигалась. Боли в мышцах и суставах приводили
