* * *
— Дядя, Семён. Дядя, Семён, — проснулся я от того, что меня кто-то толкал.
— Да? — Разлепил я глаза, фокусируясь. — Эээ… Юлиана? — С трудом вспомнил я имя девочки поутру. — Что-то случилось? — Подскочил я.
— Да, — засмущалась она. — Мама дверь не открывает, спит, а в туалете нет бумаги, — отвела она взгляд, надувшись.
— Кхм, кхм, — кашлянул я, сдерживая смех. — Сейчас, — встал я с дивана и начал рыскать по шкафам, открывая дверцы. — Так, так. Должно быть где-то здесь. Вот! Держи сразу две, — вручил я ей бумагу.
— Спашиб, — вырвала она её из моих рук и убежала, сказав нечто отдалённо похожее на спасибо.
— Пожалуйста, — улыбнулся я, и раз уж уже встал, было без пяти минут семь на часах, то ложиться спать снова, смысла нет, заправил я постель и приступил к приготовлению завтрака.
Разогрел сковородку и вылил на неё смесь яиц с молоком, став ждать. Стоило всему этому кулинарному шедевру зашкворчать, как сверху были уложены порезанные кольцами помидорки, рассыпана зелень и сыр, одуряюще запахло в кухне, совмещённой с гостиной. Тут как раз из туалета показалась Юлиана, пригласил я её жестом к столу.
— Будешь?
— Ага, — уселась она на стул, водя носом.
— Кушай, — поставил я перед ней тарелку. — Приятного аппетита, — поправил я на ней волосы, сбившиеся в колтун.
— Спасибо, — уминала она за обе щеки, посматривая на дверь в комнату матери. — А вы поругались вчера, да? — Грустно спросила она. — Мама хорошая. Правда, правда!
— Я тебе верю, — сидел я рядом с ней, и тоже кушал. — Мы ещё помиримся.
— Точно, точно?
— Конечно, — кивнул я. — Ешь. Не говори с набитым ртом.
— Хорошо, — чуть повеселела она.
— Говорит радио «свобода», — включился приёмник, настроенный на семь утра. — Погода в Сибирске солнечная. Температура воздуха аномально тёплая. Минус десять градусов по Цельсию. В связи с этим, по вашим многочисленным заявкам в эфире звучит песня нашего земляка, Жорки Туза, поющего в жанре шансона. Слушаем!
Не видать мне берегов, не видать — отчаянно.
Лают псы и шантрапа, а ведь я покаялся.
Крики Людки, стоны Таньки, не видать мне больше братья.
Шум волны и леса гул — больше не услышу я.
Замели меня утырки, замели и больно мне.
Мама, братья, друганы, замели, поганые.
Говорит мне вертухай — всё снимай, да поживей.
Ты подонок заслужил, бьёт меня он, наотмашь.
А ведь я, братки всего-то, зарабатывал на жизнь.
Чтобы мамка и сестрёнка, не ходили голышом.
Вот тебе и вот тебе, бьёт меня охранничек.
А ведь я, всего лишь братья, зашибал на хлебушек.
Жить хотел и есть хотел. Пить хотел, любить хотел.
Братаны, вы братаны, а ведь я отчаянный.
— Странная песня, — заметила Юлиана, вслушиваясь в музыку. — А что такое шантрапа и вертухай? — Полюбопытничала она.
— Это, эээ… Давай ка переключим радио на другую волну, — потянулся я к приемнику.
— Бум, бум, — настойчиво постучались в дверь, избавляя меня от попытки объяснить девочке смысл слов из песни, которую явно заказали или каторжники или заключённые тюрьмы, пошел я открывать, без удивления встретив на пороге Жука.
— Михаил, — кивнул я. — По делу или так? — Впустил я его внутрь. — Садись за стол. Перекуси.
— Спасибо, — отряхнул он полушубок, повесив его на вешалку, и прошел к нам, внимательно осматривая пол по пути.
— Ищешь чего? — Заметил я этот взгляд.
Он что, думает, я тут жену вчера избил, и следы крови выискивает?
— Нет. Это я так, — махнул он рукой, усевшись.
— Юлиана, — обратился я к девочке. — Это Михаил Жук. Мой помощник на все руки, — представил я его. — А это Юлиана, моя… — Небольшая пауза между словами. — Моя приёмная дочь, — улыбнулся я ей.
— Приятно познакомиться, — смущенно кивнула девочка, заёрзав на стуле от смущения.
— Взаимно. И спасибо, — по-доброму подмигнул Юлиане Жук, пока она по-хозяйски накладывала ему яичницу в тарелку, умница такая.
Убедившись, что я никого не убил и трупы прятать не надо, Михаил быстренько всё проглотил и ушел, попрощавшись.
— Тук, тук, тук, — вновь постучались к нам, но куда деликатнее, чем до этого Жук. И пяти минут не прошло после его ухода.
— Сегодня ко мне прямо паломничество, — поднял я брови, идя открывать. — Настенька? — Удивился я.
На крыльце стояла хозяйка того петуха, что вечно караулит меня из-за угла и пытается клюнуть в попу, ещё ни разу ему это не удалось, но он бдит. Надеется, гад.
— Здравствуйте, дядя Семён! — поправила она шапку из зайца на голове. — А Юлиана дома? Мы собирались на горке покататься, а потом, а потом… — Подпрыгивала она на месте, как заведённая.
Вот энергии у девочки.
— Да, да, заходи. Не стой на морозе. — Отряхнул я её от снега, успела она уже где-то навернуться в сугроб. — Ты без петуха надеюсь? — Подозрительно осведомился я.
— Неа. Без него, — рассмеялась она, зная наши с ним отношения.
Юлиана же ничего не замечала, кормила она Шарика, что спрятался от меня под стол, выпрашивая у неё хлеб с маслом.
— Смотри, кто пришёл! — Подтолкнул я внутрь дома Настеньку.
— Настя! — Обнялись они, словно лучшие подруги и убежали в комнату Юлианы, шепчась. — Это Маруся, это Федя, — начала моя падчерица показывать Насте своих кукол, оставил я их одних, не мешая.
За окном расшумелись вертолёты, разлетались они туда-сюда, свозя к нам из Сибирска деликатесы на мой день рождения, объявил я одиннадцатое января праздником и освободил всех от работ.
Должны прибыть фокусники, скоморохи, певцы местного разлива, не пожалел я денег. Пусть отдохнут. Заслужили работяги.
Тут из моей бывшей комнаты показалась жена, вышла она ко мне в одном ночном халатике и чинно присела за край стола.
Помолчали. Неловко как-то.
— Это тебе. Остыло, правда, уже, — положил я ей остатки яичницы со сковородки и поставил чайник на плиту, стараясь не смотреть на неё.
— Спасибо, — сухо ответила она, ничего не забыв.
Боюсь, убийство Захара ещё долго будет выходить мне боком, но я ни о чём не жалею. Спал с чужой женой? Голова с плеч.
Но в чём то она была права вчера, надо нам как-то уживаться, наблюдал я за её безупречными манерами за столом и то и дело заглядывал в вырез ажурной ночнушки, что ничего не скрывала, а только подчёркивала, нервно облизнулся я.
Красивая она всё-таки баба, отвёл я взгляд, стоило ей посмотреть на меня, уличив в разглядывании. Хмыкнула.
Да, придётся как-то уживаться, тяжело выдохнул я, вспомнив, что по нашим порядкам, всем хозяйством дома занимаются женщины, которых учат этому с самого детства. У мужиков другая задача. Родину защищать.
— У меня такой вопрос, — посмотрела на меня жена вопросительно и я с неудовольствием заметил её припухлые глаза, оплакивала она того мужика всю ночь. — Твоё предложение ещё в силе? Попытаемся создать семью? Или хотя бы её видимость? — Поправился я.
Она хотела ответить что-то резкое, по глазам заметил, но сдержалась, лишь кивнув.
— Тогда давай я тебе расскажу, что здесь и как, — обвёл я рукой помещение, хотя имел в виду конечно не дом, а всю ферму.
Постепенно, она включилась в разговор и мы вполне мирно проболтали часа два, узнал я, что она имеет вторую ступень и дома, помимо хозяйства, что вели все женщины в их роду — занималась врачеванием, имела она соответствующее образование.
— Быть тебе доктором, — сразу же назначил я её на эту должность, так как те врачи, что у нас были — из китайцев. Мне уже жаловались на них. Всё лечение у них сводится к следующему: разденься, ложись на стол, и я прилеплю к тебе пиявок или утыкаю иглами. Дурдом короче.
— Меня одной будет мало, — покачала Алиса головой. — Сколько у тебя человек служит?
— У нас, — поправил я её, чуть не скривившись. Сдержался.
— У нас, — согласилась она.
