среди женщин с корзинами, где были горой навалены фрукты и хлеб, накрытый льняными полотенцами. Они глазели на него, словно это было какое-то бесплатное развлечение, останавливались с разинутыми ртами, так что его преследователи натыкались на них и были вынуждены притормозить, чтобы не сбить этих глупых куриц с ног.
Когда он подбежал к калитке, погони видно уже не было. Не останавливаясь, Натан схватился за ручку, зная, что замок выжжен Искрой. Сейчас он юркнет в калитку – и окажется в знакомых местах, куда за ним никто не последует, там, где жизнь обитателей Торгового конца ценится согласно стоимости одежды на их плечах, кожи, из которой сшиты их башмаки.
Калитка не открывалась.
Но она должна открыться, ведь механизм замка расплавлен! Вот и отметина от его Искры – гладкие, словно восковые, шарики вспенившегося и застывшего металла…
Пока его не было, кто-то загнал в дырку металлический прут и накрепко приварил. Натан потряс замок, заранее зная, что ничего не добьется.
По другую сторону калитки сидел на корточках трущобный пацаненок: штаны закатаны выше колен, ноги покрыты толстой коркой грязи. Он смотрел, как Натан сражается с замком, глазами настолько же широко раскрытыми, насколько узкими были промежутки между прутьями решетки; он таращился так, что казалось, будто глаза у него расположены по бокам головы, словно у коровы или овцы.
Откуда-то сзади послышались голоса: несколько человек, вполне добродушно настроенных. Натан попытался сосредоточиться, ощутить внутри себя Искру. Мальчишка поднялся и подошел к калитке, остановившись от нее на расстоянии вытянутой руки. Натан прикрыл глаза. Голоса приближались, но в них не слышалось никакой резкости, словно преследователи махнули на него рукой или вообще говорили о чем-то другом. Он попытался отыскать внутри себя знакомое чувство пустоты – не получилось. Попытался думать о матери…
– Без ключа не откроется, – сказал пацан.
– Тихо.
Тот уселся на землю.
– Тебе просто нужен ключ, вот и все.
– Тихо, я сказал!
Словно повинуясь его приказу, голоса смолкли. Затем зазвучали снова (громче, резче), и все ощущения там, внизу, опять пропали.
– Мама говорила: чтобы открыть дверь, нужен ключ.
– Это он!
Скрипнув зубами, Натан вызвал перед внутренним взором образ матери: с вычерненными сажей глазами, возле очага, в ожидании посетителей… Скрип и пыхтение из-за занавески… Отец, напрягающий все силы, чтобы вымучить из себя червя…
Вот оно! Волоски на его предплечьях зашевелились.
Беллоуз с задранным кверху носом… Поставщик, заносящий кнут… Господин: «Прекрати искрить…»
Он потянулся вниз и положил ладони на металл – и металл задымился в том месте, где к нему прикоснулись пальцы.
Сзади по булыжнику грохали подкованные гвоздями башмаки. Футов пятьдесят? Может быть, ближе.
– Не знаю, что ты там затеял, – проговорил мальчишка, – но мама говорила, что без ключа ее не открыть. Слышишь?
Мальчишка потыкал его пальцем через решетку, и Натан открыл глаза. Детское личико было длинным и узким, глаза лихорадочно блестели.
– Отойди!
– А ты не говори мне, что делать, – отозвался паренек и нарочно придвинулся ближе.
Те тоже были совсем рядом.
Натан ощутил, как внутри набухает Зуд, готовый, чтобы его Почесали. Но что с него толку?
Глаза у парнишки были по-прежнему вытаращены. Слишком широко. Запросто можно выжечь, если вспыхнет Искра. И что тогда? На корм собакам. Или червям. В компост…
Натан вздохнул и убрал руки от калитки. Они бессильно повисли по бокам его тела.
Прежде чем его схватили, Натан швырнул сквозь решетку кошелек с монетами.
– Держи! Отдай это своей маме.
Пацаненок глянул на кошелек и утер губы рукой.
– У меня больше нет мамы, – сообщил он. – Она умерла.
– Короче, все, что мы за него выручим, спустим в курильне. Идет? Без возражений?
– С какой стати мне возражать?
– Вот видишь, ты уже возражаешь! В курильню, так?
– Ну да, но только сперва надо сбыть его с рук.
– Конечно! Сбудем его с рук и свалим. И все, что нам за него дадут, мы спустим в курильне, согласен?
– А сколько нам за него дадут?
– Откуда мне знать! Я что, по-твоему, похож на предсказателя? Может, десять монет.
– Должно хватить.
– Хватит за глаза! Ну что, где там кошелек?
– Должен быть где-то у него.
– Конечно, где-то у него: где же еще ему быть! Я говорю, найди, куда он его запрятал, и забери поскорее.
– Куда ты запрятал кошелек, погань, а?
Они тащили Натана, взявшись каждый за одну руку, обратно на холм. Его держали так крепко, что крысиный укус снова принялся болезненно пульсировать. Как Натан ни пытался цепляться ногами за землю, это нисколько не замедляло их продвижение. От них разило, от этой парочки, как разит от ломовых лошадей после целого дня таскания груженных бочками подвод: пряный запах, чуть сладковатый.
Чужие руки проворно обшарили его рубашку и куртку.
– У меня ничего нет! Я не тот, кто вам нужен!
– Тот самый, не боись. И все у тебя есть – только вот где? Ты ведь не вздумал засунуть его в какое-нибудь гадкое место, а?
Оба остановились. Тот, что повыше, провел рукой с черными ногтями по рту и подбородку. Тот, что пониже, с отвращением скривил лицо.
– Только не говори, что ты устроил нам такую пакость! Он ведь не устроил нам такую пакость, как ты думаешь?
– Ну, если не устроил, то где тогда деньги?
– Нет у меня никаких денег!
– Слышь, ты, подонок. Деньги у тебя есть. Сказать почему? Потому что мы специально отправились, чтобы тебя найти, и мы тебя нашли, и толпа людей, которые смотрят оттуда, сверху, уже видела, что мы тебя нашли. И если мы тебя нашли, а у тебя не окажется денег…
– Мы не сможем пойти в курильню?
– Гораздо хуже, дубина ты стоеросовая! Если мы нашли пацана, значит, мы нашли кошелек, верно? А если мы нашли кошелек, мы должны вернуть его законному владельцу, так? А если мы не возвращаем его законному владельцу – это ж выходит, что мы сами воры, сечешь? То есть, значит, нас же и посадят в кутузку!
– И тогда мы не сможем пойти в курильню?
– Понятное дело, не сможем! В курильню, так ее и растак… На виселицу – вот куда мы отправимся! Сечешь? То есть у него просто обязан быть кошелек! У тебя обязан быть кошелек, понимаешь? Ну так где же он?
– У меня его нет.
Рука коротышки поднялась ко лбу; он потер виски кончиками пальцев с такой силой, что на коже остались красные следы.
– Я даже не знаю, как еще попонятнее тебе объяснить…
– Может, все же
