недель.
Люси была поражена. Она не слышала, чтобы чародеи часто посещали страну фэйри, если вообще ее посещали. Но это объясняло траву и цветы на подошвах ботинок. Она могла бы спросить мага, что ему там понадобилось, но чувствовала, что он вряд ли будет рад подобному вопросу. Вместо этого Люси произнесла:
– Малкольм, я лишилась своего дара. Вы, должно быть, и сами догадались об этом – Велиала нет, и я больше не могу приказывать мертвым.
Он опять промолчал.
– Мне очень жаль…
– Я надеялся, – перебил он Люси, – что ваши способности постепенно вернутся к вам. Что-то вроде процесса выздоровления.
Он по-прежнему смотрел на траву, словно искал там что-то и не мог найти.
– Нет, – прошептала Люси. – Они не вернулись. И не думаю, что это когда-нибудь произойдет. То, что я могла делать, было связано с моим дедом и умерло вместе с ним.
– А вы пытались? Вы пытались ими воспользоваться?
– Да, пыталась, – медленно проговорила Люси. – Джессамина позволила мне. Но ничего не получилось, и… и я рада этому. Я сожалею, что не могу вам помочь, но не жалею об утрате этого дара. Воспользоваться им для возвращения Аннабель было бы жестоко по отношению к ней. Я понимаю, что вы горюете о ней, но…
Малкольм быстро повернулся, взглянул на нее и сразу же отвел взгляд; Люси успела заметить лишь глаза, в которых полыхала злоба, и презрительно искривленные губы. И ей вдруг показалось, что маг ударил бы ее сейчас, если бы мог.
– Вы ничего не понимаете, – прошипел он, – вы такая же, как все Сумеречные охотники. Обещание, данное существу Нижнего Мира, ни к чему не обязывает вас, верно?
Люси, дрожа, пробормотала:
– Может быть, я сумею помочь вам как-то иначе? Я могла бы попытаться… договориться с Конклавом о каком-то возмещении ущерба, об извинениях за то, что сделали с Аннабель…
– Нет. – Он резким движением поднялся на ноги. – Обойдусь без вас. Я понял, что нефилимы для меня бесполезны.
И он взглянул на Джесса. На Джесса, с его черными волосами и зелеными глазами, на Джесса, который так напоминал фамильные портреты в Чизвик-хаусе. Может быть, Малкольм думал, что Джесс похож на Аннабель? Его лицо не выражало ничего, даже злобы; казалось, он что-то просчитывает про себя.
– Будь я проклят, если еще когда-нибудь доверюсь Сумеречному охотнику, – сказал он, не глядя на Люси, и ушел.
Девушка неподвижно сидела на скамейке. Она понимала, что винить некого, кроме самой себя. Ей не следовало давать необдуманных обещаний, не следовало говорить, что она воспользуется своей силой, тем более после истории с Гастом. Люси не хотела обманывать чародея, она собиралась сделать то, о чем он ее просил, хотя знала, что пожалеет о своем поступке. Но она понимала, что убеждать в этом Малкольма было бесполезно – он бы все равно ей не поверил.
Джесс, заметив, что Люси возвращается, поднялся. Он взял ее руку, озабоченно заглянул в лицо.
– Я собирался идти к тебе…
– Ничего страшного не произошло, – ответила Люси. – Хотя он, конечно, разозлился на меня. Я ведь дала ему обещание, но не сдержала его. Я чувствую себя ужасно.
Джесс покачал головой.
– Ты ни в чем не виновата. Ты же не знала, что твои способности исчезнут, – возразил он. – В конце концов, Малкольм зол не на тебя, а на тех, кто лишил его возлюбленной. Остается лишь надеяться, что он сумеет смириться с судьбой. Аннабель уже не вернешь, а бесконечные размышления о прошлом отравят его будущее.
– Когда ты успел стать таким мудрым? – прошептала она, и Джесс привлек ее к себе и обнял.
Некоторое время они стояли так, наслаждаясь близостью. Люси думала: какое же это чудо – она может держать Джесса в объятиях, прикасаться к нему без страха снова провалиться во тьму. Кроме того, они так давно не обнимались – ее родители следили за ними, как ястребы. Несмотря на то что они жили в Институте, им было строжайше запрещено находиться в спальне наедине за закрытой дверью; никакие жалобы и просьбы Люси не могли смягчить Уилла.
– Я уверена, что вы с матушкой, когда жили вместе в Институте, вели себя совсем не так целомудренно, – заметила Люси.
– Именно, – мрачно произнес Уилл.
Тесса рассмеялась: «Может быть, после помолвки мы смягчим правила».
В том, что они до сих пор не были помолвлены, была виновата сама Люси; она сказала Джессу, что выйдет замуж только после того, как будет издан ее первый роман, и он как будто бы был не против. Сейчас она работала над произведением под названием «Прекрасная Корделия и Загадочная Принцесса Люси одерживают победу над Коварными Силами Зла». Джесс предложил название сократить, и Люси сказала, что подумает. Она начинала ценить критику.
Девушка подняла голову, улыбнулась Джессу и на несколько минут разрешила себе забыть о Малкольме.
– Однажды ты сказала мне, что не веришь в окончания историй – «жили долго и счастливо и умерли в один день» и тому подобное, – произнес он, осторожно поглаживая ее затылок. – Это до сих пор так?
– Конечно, – сказала она. – У нас еще столько всего впереди – хорошего, плохого и всего остального. Я считаю, что у нас сейчас не счастливый конец, а счастливая середина. А ты как думаешь?
Вместо ответа Джесс поцеловал Люси, и девушка поняла, что он полностью с ней согласен.
– Никак не могу понять, – сказал Алистер, когда Оскар положил у его ног палку, – почему эта собака получила медаль. Никого из нас не наградили медалью!
– Ну это же не официальная медаль, – возразил Томас, опускаясь в траву, чтобы погладить Оскара и поиграть его ушами. – И ты это прекрасно знаешь.
– Но ее же выдала Консул, – напомнил Алистер, садясь рядом. Он повертел небольшой медальон, прикрепленный к ошейнику Оскара. На металле были выгравированы слова: «ОСКАР УАЙЛЬД, СОБАКА-ГЕРОЙ». Шарлотта подарила медальон Мэтью и сказала, что, по ее мнению, Оскар сделал ради спасения Лондона не меньше, чем кто-либо из Сумеречных охотников.
– Потому что Консул – мать владельца собаки, – заметил Томас, безуспешно пытаясь помешать Оскару, который хотел облизать его лицо.
– Жуткий фаворитизм, – проворчал Алистер.
Год назад Томас, возможно, решил бы, что Алистер вполне серьезен; сейчас он понимал, что тот нарочно болтает всякие глупости. Никто из окружающих не подозревал об этом, однако у юноши имелось своеобразное чувство юмора. Год назад Томас не мог бы представить себе Алистера на коленях в траве с собакой. Не мог представить его улыбающимся, тем более ему, Томасу. И даже в самых безумных мечтах он не мог вообразить,
