— Что? — спросил я по-гориански.
— Ничего, господин, — ответила она тоже по-гориански. — Извини меня.
Все-таки ее горианский был еще очень беден.
Блондинка выразительно посмотрела в сторону спящей под моим одеялом Саси, потом на меня. При этом она выгнула спинку и выпятила грудки. Они у нее были очень хорошенькие. Мне показалось, что движение девушки было непроизвольным. Так реагирует рабыня на присутствие свободного мужчины.
Я посмотрел на ее уши. Они не были проколоты. Я ни разу не слышал, чтобы у агентов кюров были проколоты уши. Разумеется, это не случайно. На Горе проколотые уши означают, что женщина — рабыня среди рабынь. Если бы девчонка досталась мне, я бы обязательно проколол ей уши. На Горе это гарантия того, что женщина никогда не станет свободной.
Она слегка раздвинула колени. Страстность у нее в крови, хотя в глубине души она еще томится по прежней свободе.
Разумеется, некоторых девушек доставляют на Гор с Земли с уже проколотыми ушами. Они долго не могут понять, почему с ними с первого же дня обращаются с исключительной жестокостью и строгостью, а хозяева удовлетворяют с ними самые невероятные сексуальные фантазии. Между тем все просто: у них проколоты уши. Говорят, что традиция прокалывать уши появилась на Горе в Турий. После падения Турий обычай распространился на север. Сейчас рабыни с проколотыми ушами встречаются довольно часто. Рабовладельцы быстро смекнули, что за них можно получить больше денег.
Я посмотрел в глаза белокурой дикарки. Она снова взглянула на Саси, потом перевела взгляд на меня. Нижняя губка девушки задрожала. Затем она быстро опустила голову.
Я понял, что ей бы хотелось оказаться на месте Саси. Разумеется, трудно в этом признаться. Даже самой себе.
Улафи не отдал рабыню команде. Он вез ее под заказ. Условия контракта предусматривали, что девчонку доставят нетронутой.
Она подняла голову, и наши взгляды встретились. Я увидел, как дрогнула правая рука дикарки. Ей хотелось протянуть ее и прикоснуться ко мне сквозь прутья решетки. Она тут же отдернула руку и снова опустила голову.
Мне показалось, что человеку, которому она достанется, очень повезет. У девчонки был необычайно высокий потенциал. Я бы с удовольствием надел на нее свой ошейник.
Она снова подняла голову.
Я посмотрел ей в глаза. Необычайно высокий потенциал.
Неожиданно девушка опустила голову и произнесла по-английски:
— Ты меня возбуждаешь, животное. Ты слишком красив. — Она говорила едва слышно, словно сама с собой. — Ты мне нравишься, и я тебя ненавижу. Ты делаешь меня слабой. Ненавижу тебя. Ненавижу.
— Что ты говоришь? — спросил я по-гориански, делая вид, будто не понимаю, о чем идет речь.
— Не возьму в толк, что со мной происходит, — ответила она. — У меня забрали одежду. Посадили в клетку. Поставили клеймо. Выпороли кнутом. Тренируют как рабыню. Но ты мне все равно нравишься. Я не понимаю, что со мной происходит. Мне хочется целовать твои ноги. Хочется тебе служить, быть твоей рабыней. Я ненавижу себя за это! И тебя ненавижу! И их всех тоже! — Она зарыдала. — Наверное, я все-таки рабыня, — прошептала она сквозь слезы. Потом отчаянно замотала головой и несколько раз произнесла слово «нет». — Я не рабыня!
— Что ты говоришь? — еще раз спросил я по-гориански.
— Ничего, господин. Не обращай внимания. Прости меня.
— Наду! — приказал я.
Она тут же приняла позу рабыни для удовольствий.
— Хорошо, — произнес я. Мне действительно понравилось ее плавное, грациозное движение.
— Спасибо, господин, — прошептала она.
— Пора спать, — сказал я.
— Да, господин, — ответила блондинка и свернулась клубочком на железной плите, служившей полом в клетке.
Я посмотрел на нее. Она подняла ноги. Пальчики были оттянуты. Животик слегка втянут. Никто ее этому не учил. Я посмотрел ей в глаза. Она была прирожденной рабыней.
Потом я взял лежащий возле клетки кусок брезента, развернул его и прикрыл им клетку. Чтобы брезент не сдуло, я привязал его по углам к прутьям. Мне не хотелось, чтобы дикарка мерзла.
— Ты чувствуешь запах? — обратился ко мне Улафи.
— Да, — ответил я. — Кажется, это аромат корицы и гвоздики.
— И многих других специй, — подтвердил капитан.
Ярко светило солнце, дул хороший попутный ветер. Паруса были натянуты, волны Тассы тихонько били в обшивку корпуса.
Наступило четвертое утро после моего разговора с Улафи относительно сделки в Шенди.
— Далеко ли до Шенди? — спросил я.
— Пятьдесят пасангов, — ответил Улафи.
Суши до сих пор не было видно.
Рабыни стояли на палубе, опираясь на колени и руки. Они были скованы блестящей цепью около пяти футов длиной, прикрепленной к стальным рабочим ошейникам, надетым поверх обычных ошейников. Девушки тоже почувствовали запах берега и подняли головы. Каждая из них в правой руке сжимала палубный скраб: мягкий белый закругленный камень, используемый для полировки палубных досок. Перед этим они сначала выскребли, вымыли и насухо протерли палубу при помощи тряпок, привязанных к локтям и коленям. После полировки они опять вымоют палубу и еще разок протрут ее тряпками. Матросы бы сделали все это обыкновенной шваброй. Рабыням подобные вольности не позволялись.
Доски сверкали белизной. Улафи хорошо содержал корабль. За спиной у девушек стоял Шока с плетью. Он только и ждал, чтобы хорошенько огреть лентяек по спине, но они трудились в поте лица.
— Смотри, чайки из Шенди, — сказал Улафи, указывая на птиц, которые кружили вокруг главной мачты, — ночью они гнездятся на суше.
— Я рад, — сказал я. Путешествие было долгим. Мне не терпелось сойти на берег.
Я посмотрел на девушек. Саси глянула на меня и улыбнулась. Белокурая варварка тоже подняла голову, принюхиваясь к запаху специй. Она поняла, что мы приближаемся к берегу. Девушка посмотрела на птиц.
Улафи перехватил ее испуганный взгляд и показал наверх.
— Подходим к Шенди.
— Да, господин, — ответила она и опустила голову. Рабыня не знала, что ожидает ее на этой земле.
Шока нетерпеливо взмахнул хлыстом, и девушки поспешно вернулись к работе. Я стоял возле левого бортика и с наслаждением вдыхал запахи земли.
— Полборта влево! — скомандовал Улафи рулевому.
«Пальма Шенди» медленно меняла курс, огромные реи со страшным скрипом развернулись почти параллельно палубе. Попутный ветер погнал судно на юго-восток. Коричневатые пятна на воде стали попадаться все чаще. Суша до сих пор не показалась, но я знал, что мы почти у цели. До берега оставалось тридцать или сорок парсангов, в воде уже явно различались следы наносов почвы, принесенной сюда водами Камбы и Ниоки. Мутные полосы на многие пасанги уходили в глубь Тассы. Камба, как я уже говорил, впадает непосредственно в Тассу, а Ниока — в залив порта Шенди.
