моей команде вы вложите свои ладони в ниши над фитилями. Как вы видите, в основании ниш есть прорезь – через нее на вас будет воздействовать жар свечи. В Экдизисе победит тот, кто продержит свою ладонь над огнем дольше другого. Король Укулукулун Тобольдо, Калеб Шаттибраль, вы готовы?
Укулукулун снял перчатку. Его пальцы блеснули изумительными перстнями.
– Я – да! – громко сказал архонт.
– Тоже.
– Максигалдора! Суд Всех Преторов! Экди-зи-и-ис Сто-о-ойкости! Экдизииис Сто-о-ойкости! Экди-зи-и-ис Стооойкости! Во имя Рифф нашей Праматери – Форгат!
Я глубоко вздохнул, утер соленый пот на висках и вставил ладонь в хрустальную ячейку. Укулукулун сделал то же самое…
Вряд ли есть те из нас, кто хоть раз в жизни случайно не приближался к разрумянившейся печи или весельчаку–костру слишком близко. Поцелуй огня… Почувствовав разрушительную плерому первозданного элемента стихии, обращающего в пепел все и вся, мы тут же отшатываемся от него. Это срабатывает инстинкт самосохранения – наиболее примитивный рефлекс, который почти невозможно контролировать. Дуть на покрасневший участок кожи – наше первое желание. Потом может вздуться волдырь. Ранка будет дергать несколько дней, а то и недель – неприятно. К чему я? Да к тому, что, поместив ладонь в этот проклятый прямоугольник, я сразу проникся всей так называемой прелестью агонии. Сказать, что мне было больно – это ничего не сказать. Я истошно закричал и дернул руку на себя. Я почти вынул ее из выемки, но осекся. И не потому, что огонь перестал причинять мне вред, нет, вовсе нет. Трижды нет! Все дело в том, что до меня дошло – если я вот так вот выкину белый флаг, попячусь назад перед телесными истязаниями, не проявив хотя бы каплю выдержки и самообладания, то умру, потому что Рифф такой архонт не нужен. А так… так у меня еще есть призрачный шанс на… На что? О, Вселенная! На что?!…
Я сжал челюсти и, воя не раскрывая губ, поднял глаза на Укулукулуна. Да неужели! От его грозного и властного обличия не осталось и следа! Фальшивая маска спала! Где твой прежний лоск, злополучный король Анкарахады? Ты побледнел и осунулся! Ты дрожишь! Ха–ха–ха, ты еще и жмуришься?! Ты мой бедненький!
И эта картина, это неподдельная демонстрация неустойчивости и изможденности влила в меня кувшин упрямства и какого–то безумного стремления во что бы то ни стало опрокинуть Укулукулуна на лопатки!
В моей биографии есть пункты, окрашенные в багряные и грязно-темные цвета – это пребывания в камерах пыток. Я находился в них не единожды, и крайний раз совсем недавно, из–за Эмилии – в Ордене Инквизиции Шальха. Тогда, месяцами назад и гораздо ранее, палачи безбожно измывались надо мной, но я выжил и вопреки всему сохранил рассудок. А в чем секрет? В чем затравка? Почему я не сошел с ума и не повредился психикой? Отвечу кротко – мне помогла многолетняя практика колдовства и чародейства. Мое умение концентрироваться на чем–то одном, убирая из внимания все другое. Это заглавное правило для создания заклинаний большинства «магических школ» не дало мне слететь с катушек. В момент «икс», когда палач закатывал рукава и брался «трудиться» надо мной, я начинал воспринимать свое тело не все целиком, но частями. И ту часть, что подвергалась насилию, я мысленно будто бы отсекал от себя, блокировал. Она словно бы оказывалась вне меня. За мной. Нет, разумеется, членовредительство сказывалось на мне, однако я мог ясно соображать и отдавать отчет тому, что говорю. При допросах это очень важно.
Сейчас мою ладонь крутил палящий зной свечи. Нос различал вонь жженого мяса. Это страшно и мерзко. Я применил к себе тот самый проверенный годами прием – «я есть фрагменты», и он возымел успех. Отгородив руку от самого себя (она не моя, я не ее – мы – порознь), мне, чтобы окончательно выдворить болезненный импульс из сознания, пришлось в эту тяжелую минуту выудить из себя воспоминания радости, безмятежности и тихого счастья. Я глядел на свою коптящуюся кисть, но уже видел не ее. Перед моим взором была мама. При свете лампады она шила мне новые штанишки, а я, маленький мальчик, сидел у ее колен и возился с Медком. Иногда мама отрывалась от своего занятия, чтобы улыбнуться мне… Ах, эта улыбка! Сколько в ней ласки, заботы и добра! Я прижался к маме, и не было ничего во всем Мире, что заставило бы меня плакать! Я – ребенок, уткнувшийся в подол платья, отдаленный от своей нынешней Судьбы и Рока провалом времени, знал – никто не посмеет меня обидеть, когда рядом мама. Моя защита была абсолютной, непробиваемой, незыблемой и несгибаемой. Мама бесконечно любила меня при жизни и верю, отчаянно верю, что и после смерти ее душа не покидает свое чадо. Куда бы меня ни занесло, и где бы я ни оказался – моя дорогая мамочка бережет меня… Мама! Я все преодолею, если ты будешь подле меня! Тогда и сейчас!
Слезы текли по моим щекам. Они падали с подбородка на хрустальную ячейку и ползли по ней дальше, к свече. Встретившись с первой из моих слез, фитиль недовольно зашипел. Кап–кап–кап – заморосили на него остальные прозрачные горошины. Свеча не погасла, нет, она даже стала более пылкой, но вся моя боль куда–то испарилась… Самовнушение?… Мама, Вселенная, Урах… Спасибо! В неописуемом удивлении и трепете, я медленно–медленно опустил голову и исподлобья, воззрился на Укулукулуна. Уже едва–едва удерживающий руку над горящим фитилем, он пересекся со мной взором огненных–воронок глаз.
– Ты проиграл, – шепнул ему я, придавливая ладонь к отверстию, так чтобы пламя свечи полностью вошло в нее.
– Ты же просто раб! Как ты…?! Сумел?! Ты! Раб! – задохнулся архонт, рывком изымая руку из хрустальной ячейки.
– Во мне есть то, чего нет в тебе.
– Чего же во мне нет?!
– Любви.
Три из восьми Оцеллюсов зажглись черным пламенем. Внезапно в мои уши ворвался рокот Максигалдоры. Мозг, ранее отключивший для меня почти все звуки (наверное, чтобы они не мешали мне фокусироваться на Экдизисе), вновь вернул их.
– Экдизи-и-ис Сто-о-ойкости! Максигалдора! Экди-зи-и-ис Стооойкости! Народ Рифф! Экди-зи-и-ис Сто-о-ойкости! Анкарахада! Окончен! – закричал Лиуфуил. – На нем победил отмеченный! Калеб Шаттибраль!
Арена вопила. Гневно? Одобрительно? Азартно?
Укулукулун таращился на меня, а Лиуфуил, между тем, вновь заговорил:
– Отмеченный, Калеб Шаттибраль, теперь твоя очередь запустить Ганглион. Испытание должно продолжаться.
Я кивну и подошел к Базалу.
– Тебе всего лишь повезло! Глупая удача! Второй раз ты не выстоишь! – прогремел Укулукулун, принимая на себя прежний порфироносный вид.
– А что, если нет? Вон те пауки и преторы, сколько ты им всего злого сделал? Не знаю, как в Анкарахаде избавляются от архонтов–тиранов, но предполагаю,
