отче, читайте, — отмахнулся одноглазый и нащупал в кармане баночку Эсселума, которую ему дали сердобольные ведуньи. — Вас сюда пан воевода отрядил как раз для этого. Меня для другого. Сейчас мы немного подмогнем всем святым и смелым…
С этими словами он вытащил пробку.
— Это что? Бесовской отвар?! — округлил поп глаза, когда Каурай опустился на корточки и принялся помечать полы вокруг гроба белесым порошком, слегка сверкающим в дрожащем свете свечей.
— Святое слово и умелые руки намного лучше, чем просто святое слово, — вспомнил одноглазый слова одного святого отца, которого когда-то знал. — Давайте за первое будете отвечать вы, а вторым озабочусь я.
Порошка он не жалел, сыпал от души. В ином случае одноглазый не стал бы расходовать порошочек почем зря, но этой ночью барьер мог решить вообще все, и с ним не стоило жадничать. Успеет он еще пожалеть драгоценный состав, если эта ночь пройдет благополучно.
— Как ты смеешь осквернять храм этой мерзостью? — не отступал отец Кондрат.
— Всего лишь мера предосторожности, — разогнулся одноглазый и сунул пробку обратно.
Круг получился слегка кривоват. Но сейчас ему было не до изящества.
— От чего? — поднял бровь Кондрат. — Серго убит горем и не ведает, что творит. Мало того, что нарушил все правила и заставил меня брать грех на душу — отпевать ту, которую в ином случае стоило бы спалить, а пепел развеять по ветру, так еще и нанял тебя, грязного опричника!
— Поверьте, отче, к утру вы сами возблагодарите Спасителя, что рядом с вами оказался грязный опричник. Советую взять ваш требник и переместиться в пределы круга. Целее будете.
— Ты что думаешь, что в храм и впрямь полезут бесы, чтобы забрать ее душу в Яму? Ха, это приют Спасителя!
— Хотел бы я, чтобы самым страшным испытанием этой ночи оставался ваш скверный характер, отче.
— Да ты…
Тяжелый колокольный удар разбил их перебранку в прах.
— Что такое?.. — пробормотал Кондрат, запрокинув голову.
Колокол немедля ответил ему — тягучим, жутким голосом. Следом недовольно заскрипели стены, словно церковь пробудилась от долгого сна. Огоньки свечей разом вздрогнули, затрепетали на призрачном ветру, и начали гаснуть — одна за другой.
— На колокольне кто-то есть? — спросил Каурай неуверенно. Почему-то показалось, что звон доносился из-под полов.
— Наверное ветер…
Но бесноватый колокол не унимался — с третьим тяжелым ударом затухла уже половина свечей, а тьма все ближе подбиралась к аналою, где застыл ошарашенный отец Кондрат. Запахло гарью, запахло мертвым, и одноглазый выругался.
— Отче, заходите в круг живо! — приказал Каурай, отступая к гробу, который тоже отчего-то начал слегка подрагивать. Два других сбросило на землю — тела женщин вывалились на пол и задергались, словно их била падучая.
Но упрямый Кондрат лишь искоса поглядел на одноглазого и упер глаза в книгу. Его низкий голос вознесся под потолок, сливаясь с колокольным боем в бушующем гуле. Стены затрещали еще сильней, а колокол ударил с новой силой, едва не припечатав упертого попа к полу. Тот схватился за края аналоя, набрал в грудь побольше воздуха, распростер над головой руки, сложенные Пылающим знаком, и начал во весь голос протяжно читать молитву, пытаясь перекричать треск, грохот и вой ветра. Одноглазый силился образумить дурака, но его крик быстро разметало по углам. Кондрату было все нипочем — поп только сильнее драл глотку в бездонный потолок, с которого на них поглядывало нечто голодное.
Тьма подступала к полам поповской рясы, зажженных свечей оставался едва не десяток, и все они горели по краям начерченного одноглазым круга. Стены церкви заволокло темнотой, и лишь очи обозленных святых и смелых горели огнем, обжигали непримиримой, древней злобой. Пальцы их напоминали когти, которыми они бы с удовольствием расцарапали краску икон и вцепились бы в жертву.
Надрывное пение Кондрата все гремело, порываясь сладить с вторгнувшимся в церковь безумием. Но вскоре мрак затопил пухлую фигуру попа, хищно напрыгнув на него со всех сторон и смачно клацнув зубами. Голос святого отца резко сорвался и перешел в жуткий крик ужаса, который резко оборвался.
Колокол ударил раз и оставил церковь в тягучей, мертвой тишине, где время от времени болезненно выли деревянные стены.
Каурай поднял повязку на лоб и тут же разглядел попа — тот оставался на прежнем месте, но почти лежал на аналое, обхватив стенки и едва держась на ногах. Медленно голова Кондрата приподнялась и мерцающие, ледяные глаза сверкнули через тьму. Почерневшее, треснувшее лицо разошлось в отвратительной гримасе, когда он оторвал крючковатые пальцы от аналоя, схватил требник и принялся напевно зачитывать молитвы, выговаривая слова задом наперед, вырывая и разбрасывая страницы. Потом он жутко расхохотался, одним махом порвал толстую книгу надвое и швырнул в темноту. Звука падения одноглазый не услышал, всецело занятый снаряжением арбалета — натянутая тетива скрипнула, когда рычаг встал на место, а болт покинул колчан. Бородатое нечеловеческое лицо медленно повернулось к гробу, но слепые глаза проплыли мимо. Мертвец сделал шаг, поднял руки, открыл зубастую дыру, которую уже сложно было назвать ртом, и церковь задрожала от его душераздирающего стона, переходящего в настоящий рев.
Оно сделало второй шаг, третий и с каким-то тупым стуком влетело лбом в невидимый барьер — поднявшийся грохот мог бы поспорить с раскатом грома, когда тьму на мгновение разорвала яркая вспышка, и опаленное тело отбросило прочь. Мертвец грохнулся о доски, несколько раз перевернулся, скакнул и приземлился на все четыре конечности. Голова мертвеца стояла торчком, борода лезла во все стороны, глаза горели яростью.
Одиноко свистнул болт и прошил мертвецу грудь, заставив его на мгновение рухнуть наземь. Тот зарычал, заскреб когтями по полу, пытаясь подняться, и бросился в сторону, стоило только новому болту нацелиться ему промеж глаз. Тетива щелкнула, но болт впустую прошел мимо мертвеца, который крупными скачками несся на одноглазого. Разделяющее их расстояние он покрыл за какие-то пару ударов сердца, и вновь оскаленная морда ударилась о барьер — грохнула вспышка и мертвец отлетел в стену, словно черный, дымящийся снаряд. Не успел грохот пророкотать эхом, как мертвец снова вскочил и полез на стену. На пол сыпались опилки, когда он драл деревянную стену когтями, поднимаясь все выше.
Не успел одноглазый пустить в него еще один свистящий гостинец, как мертвец в два прыжка забрался почти под самый потолок, прополз вдоль карниза, и с мерзким рыком сиганул в круг, но барьер вновь взорвался искрами и отбросил мертвеца прочь. На пол рухнул изуродованный кусок мяса, отвратительно корчась и исходя пахучим дымом. Его мучения прервал болт — острие пробило рычащую глотку, заставив
