Крупные яркие звезды слегка дрожали, отражаясь в бегущей воде. Акведук расположен был на искусственной насыпи, и городок отсюда просматривался практически весь, до самого последнего окраинного своего домишки. Прекрасный, наверное, вид — днем или на закате, да и в неверном лунном свете тоже, наверное, очень симпатично. Сейчас же город лежал внизу огромным темным пятном, лишь изредка разреженным светлыми плоскостями плоских беленых крыш.
Впрочем, вряд ли сюда так уж часто пускают простых горожан полюбоваться на красоты — акведук надежно охраняется и днем, и ночью. На этом участке охранников было шестеро — все очень крупные, парни из ближайшей деревни, сильные и здоровые, хотя и слегка обленившиеся на практически дармовых городских харчах.
Сейчас они все спали. Четверо — в караулке, вповалку вокруг стола, за которым до этого резались в карты. Двое — прямо на улице, они оказались более бдительными — или просто менее удачливыми в карточной игре. Собранной на шелке пыльцы хватило на них на всех с лихвой…
Слева донесся слабый стон. Конан повернул голову.
Над краем акведука поднялась одна рука, вцепилась в бортик. Потом — другая. Конан ждал.
Девушка неловко села в воде, потрясла головой. Отжала волосы, закрутила их в узел на затылке. Поднялась на бортик, повернулась, опустив ноги на насыпь. Тонкая ткань шаровар и маленькой кофточки облепила ее тело, словно вторая кожа. Блестящая и полупрозрачная. Блестящая…
Конан перевел взгляд город внизу. Город по-прежнему оставался темным. Но по восточному краю неба уже разливалось молочно-серебристое сияние и у предметов появились уже легкие тени — пока, правда, еще смутные и нечеткие.
Следовало торопиться.
— Нам пора.
Он поставил ее на ноги, игнорируя сумбурные возражения и стоны, и потащил за собой. Вниз по насыпи, мимо спящих охранников, по темной путанице кривых улочек и запутанных тупичков. Времени уже практически не оставалось, и он предпочел отложить объяснения на самый последний момент. Девушка жаловаться и возражать перестала почти сразу, как только лежащих на земле охранников увидела. Молчала и дальнейшую дорогу — то ли сообразила, что с вопросами лучше подождать, то ли просто дыхания не хватало, поскольку двигался Конан быстро, компенсируя стремительностью неуверенность.
Местность он знал неплохо, но было это при свете дня и довольно давно. Поэтому то, что в конце концов он таки обнаружил знакомую полуразвалившуюся арку с проходом в несколько ступенек вниз и обшарпанной дверью в конце этой маленькой лестницы, было скорее везением, чем результатом точного расчета. Или чем-то большим, чем простое везение, если кто-то там, наверху, не потерял еще свою заинтересованность.
Прикинув время по неукротимо светлеющему небу, Конан выбрал из множества условных стуков нужный и постучал. Он был уверен, что за дверью дежурят. Ночь — время воров. Они отсыпаются днем, а ночью живут вполне активной жизнью. Главное — не перепутать условный сигнал, эти сигналы были разными для разных дней недели и даже времени суток, и Конан был не совсем уверен, что вспомнил правильно. На всякий случай он отодвинул девушку себе за спину, хотя и понимал эфемерность подобной защиты, если сигнал не сработает.
Сигнал сработал — дверь открылась, и в лицо ему ударил показавшийся ослепительным свет узконаправленного фонаря. Воровского фонаря. Конан торопливо поднял перед лицом обе ладони, сложив пальцы в знак «прошу укрытия». Фонарь убрали.
Стоявший между парой громил старичок понимающе хмыкнул, но уходить в сторону, давая чужаку пройти, пока что-то не собирался. Правила за последние годы, похоже, несколько ужесточились, или просто новая конановская внешность доверия не внушала. Конан вздохнул. Вытолкнул вперед девушку. Громилы заинтересованно шевельнулись и Конан заторопился, грубовато развернул ее к себе спиной и отдирая от ее кофточки узел с ее побрякушками — он привязал его туда еще под стеной, чтобы было легче тащить. Снова оттолкнул ее себе за спину и протянул узел старику.
Старик узел принял вполне благосклонно, взвесил на сухонькой ручке, пошамкал сухонькими губами и, наконец, благосклонно улыбнулся и кивнул, бросив:
— Топор, проводи гостя.
Громилы расслабились. Один из них — тот, что держал фонарь, — приглашающее махнул рукой и отступил в глубь коридора. Старик отодвинулся в противоположную сторону, освобождая проход. Конан с девушкой пошли вслед за выделенным провожатым. За их спиной скрипнула закрывающаяся дверь и заскрежетали засовы — было их неожиданно много для такой непритязательной и обшарпанной на вид двери.
* * *
— Я должен вернуться во внутренний сад.
Она молчала. Комнатушка, которую им выделили, была очень маленькой и низкой, в ней можно было только сидеть на двух лежанках или стоять в узком проходе между ними — боком и пригибаясь. Они предпочли сидеть. Двери у комнаты не было, как и почти у всех комнат притона. Проходя по узкому коридору, они видели идущую во множестве подобных комнатенок-камор жизнь. Кто-то спал, кто-то ел или пил, кто-то хвастался свежеукраденным или готовился к выходу на дело. В комнате напротив занимались любовью — лениво и основательно. Им было некуда торопиться.
В отличие от Конана.
Вообще-то, Конан предпочел бы не сидеть, а очень быстро идти, возможно даже — бежать, по направлению к этому самому купеческому саду. Он буквально физически ощущал, как утекает песком сквозь пальцы время короткой летней ночи. Если уж начал что-то делать — сделай это до конца и сделай хорошо. Он не привык бросать начатое дело на середине. Но иногда невозможно закончить два дела одновременно, и приходится выбирать, какому отдать временное предпочтение…
— Мне надо забрать там одну… вещь. Меня наняли, чтобы ее забрать. Бывший хозяин. Ее у него тоже украли. Как и тебя. Постараюсь вернуться до рассвета. Если же… не успею — не страшно. Я поговорил с местным главой, он отправит письмо твоему мужу. Мне пора.
Она смотрела на него, широко открыв глаза. Личико ее страдальчески кривилось. Ему показалось, что она по вечной женской привычке начнет возражать, жаловаться или задавать глупые и отнимающее время вопросы. Она действительно спросила, но вопрос ее был неожиданен.
— Больно? — спросила она, — Тебе снова больно, да?..
Вот те раз! А он-то полагал, что сумел сохранить невозмутимое выражение лица и ни разу не поморщиться. Боль действительно возвращалась, усиливаясь с каждой минутой, и это было совсем некстати. Впрочем, он привык игнорировать боль, так что вряд ли это неприятное обстоятельство так уж сильно отразится на его сегодняшней работоспособности.
