– Это не про меня.
– Да? А как ты познакомился с Альбертом?
Я вздохнул и огляделся в поисках свободной лавочки.
– О, это долгая история. Дело было в Афинах или Ангоре, точно уже не помню…
В результате рассказ занял весь остаток лекции, и несколько раз лишь чудом мне удалось не запутаться в собственных выдумках и не попасться на вранье. Реальная история знакомства, с публичным домом и безумной раганой, не затянулась бы на столь долгое время, но ее решил не раскрывать. Мне хотелось произвести на спутницу более… благоприятное впечатление, поэтому делиться воспоминаниями о кровавой бойне в увеселительном заведении с дюжиной полуголых девиц я постеснялся.
Когда лектор наконец покинул эстраду, а ему на смену начали подниматься музыканты, я испытал нешуточное облегчение: газированная вода давно закончилась, от беспрестанной болтовни пересохло горло. Я первым встал со скамейки и протянул руку Лилиане.
– Идем?
– Ты очень загадочный человек, Лео, – с непонятным выражением произнесла Лили, вкладывая свою ладонь в мою. – Просто чрезвычайно. – Она поднялась на ноги и попросила: – Расскажи о себе. Ты ведь не бандит? Не беглый каторжанин, так?
– Нет, – честно признался я.
– Благородного происхождения?
– Не столь благородного, как ты.
– Кто бы мог подумать! – покачала головой Лилиана. – Тогда к чему этот образ брутального головореза? Хотел произвести впечатление своей мужественностью на какую-нибудь красотку?
– Всего лишь стечение обстоятельств, – вновь не покривил я душой и повел спутницу к танцевальной площадке. – А тебе разве не нравится моя стрижка?
Мы посмеялись и встали у эстрады, но тут, перекрывая музыку своими воплями, заголосил вбежавший в ворота городского сада разносчик газет:
– Срочные новости! Экстренный выпуск! Туги в городе! Задушен репортер! Покупайте срочный выпуск! Душители Кали в городе!
Лили явственно вздрогнула и с лихорадочной поспешностью достала из ридикюля кошелек.
– Очередная дутая сенсация, – попытался отговорить я ее от покупки газеты.
Безуспешно. Экстренный выпуск «Утренних новостей» расходился как горячие пирожки, собравшаяся на танцы публика лихорадочно шуршала желтоватыми листами и увлеченно обсуждала жуткое происшествие. Не слушая моих увещеваний, Лилиана приобрела специальный выпуск, взглянула на передовицу и, побледнев как полотно, начала оседать на землю. Я едва успел подхватить ее и усадить на ближайшую скамейку.
Схватив газету, я принялся обмахивать ею свою спутницу, и Лилиана вскоре пришла в себя, но в ее лице по-прежнему не было ни кровинки. Мой обострившийся талант сиятельного ухватил отголосок застарелого страха, тонкий и сложный, словно аромат марочного вина.
– Это из-за меня, – прошептала Лили. – Его убили из-за меня…
– Вздор! – с ходу отмел я это предположение, по диагонали просматривая статью.
– Лео, как ты не понимаешь! Этот же тот самый фотограф!
– И что с того? Ты никак с ним не связана.
– Еще как связана! – затрясло Лили мелкой дрожью. – Его убили из-за меня! Это туги! Это они!
Я с удивлением уставился на Лилиану, подозревая неуместный розыгрыш, но моя спутница оказалась на удивление серьезной. И это не лучшим образом говорило о ее душевном здоровье: если месть за попытку разрушить инкогнито экзотической танцовщицы еще могла рассматриваться в качестве мотива убийства, то стремление привязать к этому происшествию душителей Кали вызывало лишь недоумение.
Какое сектантам дело до балаганных представлений?
– Это туги! – повторила Лилиана, и тут я не выдержал. Взял газету и зачитал последний абзац.
– «Полиция полагает причастность к смерти господина Фаре некоего тайного сообщества душителей Кали в высшей степени маловероятной. По словам осведомленного источника, затянутый на шее убитого румаль – ритуальный шелковый платок с завязанной серебряной рупией на конце был подарен покойному задолго до трагического инцидента. «Кто угодно мог воспользоваться им», – отметил пожелавший остаться неизвестным собеседник. Более того, не исключено и банальное самоубийство. В последнее время дела погибшего шли не самым лучшим образом».
– Ты ничего не понимаешь, – отрезала Лилиана и спрятала побледневшее лицо в ладонях.
В этот момент через публику протолкнулся приставленный к Лили кучер. Правую руку он держал в кармане пиджака, и это обстоятельство как-то сразу разуверило меня в предположении о нервном срыве спутницы. Судя по всему, истеричкой Лилиана все же не была.
Но тогда что за тайны скрывает это семейство?
– Госпожа, позвольте, я отвезу вас домой, – предложил кучер.
Лилиана поднялась с лавочки и слабо улыбнулась.
– Извини, Лео. Это был чудесный день. Жаль, что он закончился подобным образом…
Я проводил спутницу до коляски, но стоило только экипажу укатить прочь, на душе заскреблись кошки. Оно и немудрено: утром поезд увезет меня из города, и с этой взбалмошной девицей мы не увидимся больше никогда.
Я и понятия не имел, как сильно заблуждаюсь на этот счет.
Глава третья, или Немного смерти, немного любви
Одиночество – это плохо. Коляска с Лилианой укатила, и я осознал это со всей возможной ясностью. С отъездом Лили мир словно потерял часть своей материальности, стал вдруг чужим и пугающим. Точнее, это я стал чужим для погруженного в сумерки города с его желтыми огнями газовых фонарей, долетавшей из парка танцевальной мелодией, густыми тенями подворотен и безудержным весельем праздной публики.
Беспечные гуляки благоразумно обходили меня стороной; я не стал дожидаться, пока кто-нибудь кликнет констеблей, и зашагал прочь. В первой попавшейся винной лавке купил пару бутылок портвейна и отправился в гости к Альберту Брандту. Желания напиться я не испытывал, но не идти же к поэту с пустыми руками? Он точно еще не успел заполнить бар.
Пока шел, пытался разобраться в собственных чувствах и решить, стоит ли вообще навещать Альберта. Скоротать ночь в ожидании поезда вполне можно и на вокзале, для этого не обязательно навязываться человеку, которого я не видел больше года и давно уже не полагал своим другом.
При мысли об этом я даже замер на полушаге. Затем кивнул и поспешил дальше.
Все просто: даже утверждая обратное, я до сих пор считал Альберта другом, только и всего. Поэтому и хотел увидеться с ним, несмотря на присутствие Елизаветы-Марии.
Одиночество, чтоб его. Это все одиночество.
Вскоре я свернул с бульвара на боковую улочку, где не резало глаза резкое мерцание электрических ламп и не раздражала доносившаяся из громкоговорителей музыка. До этого меня так и подмывало забраться на столб, сорвать динамик и расколотить его о голову первого встречного. В темном переулке непонятная злость на все и всех отпустила, захотелось сесть на ступени невысокого крылечка, пить прямо из горлышка крепленое вино и ни о чем не думать.
