Я приподнялся на одном локте.
– Зачем? Что тебя не устраивает? Наслаждайся жизнью!
– Наслаждаться? – зашипела Елизавета-Мария. – А ты знаешь, Лео, что не дает мне сойти с ума? Жалость. Меня жалеют, Лео! Ты понимаешь, насколько это унизительно? Это как овсянка после мяса с кровью! Жалость – как вода в пустыне! Она не дает умереть, но и только! Бежит сквозь пальцы и утекает в песок. Это… выматывает.
– Очень образно.
– Нахваталась у Альберта. Так ты сделаешь это?
– Нет. Никогда.
– Как ты однажды сам сказал, Лео: «Никогда – это очень долго».
– Не в этом случае.
Елизавета-Мария соскользнула с подоконника и негромко рассмеялась.
– Рано или поздно ты передумаешь. Я подожду. И помни: мое обещание не пустые слова. Дай мне силу, и я буду повиноваться тебе беспрекословно. Всегда. Клянусь.
Я почувствовал нервную дрожь, словно это простое слово протянулось между нами призрачной цепью.
– Уходи, – потребовал я.
Елизавета-Мария не сдвинулась с места и принялась развязывать пояс пеньюара.
– Лео, ты помнишь родинку на моей левой груди? – спросила она. – Зачем ты ее только выдумал? Это так вульгарно!
– Перестань! – потребовал я, усаживаясь на диване.
– Уберешь ее?
– Я не могу! Не могу и не буду!
Суккуб рассмеялась.
– У тебя в кармане нож или ты пытаешься сбросить напряжение?
– Убирайся!
– Будь паинькой, Лео. Убери родинку. Или тебе станет очень и очень стыдно. Я это обеспечу, обещаю!
– О чем ты говоришь?! Разве Альберт не заметит ее исчезновения?
Елизавета-Мария прекратила делать вид, будто собирается распахнуть пеньюар, и с легким сожалением в голосе произнесла:
– Альберт уже не столь внимателен ко мне, как раньше. Он ничего не заметит.
Я закрыл глаза, и в голове немедленно возник образ девушки со всеми волнительными изгибами ее тела, но только потянулся к нему, как тотчас накатила волна жгучей боли. Заломило виски, стало трудно дышать, в груди словно образовался ледяной комок.
– Не могу, – шумно выдохнул я. – Обещал ведь не менять твое тело, забыла?
И как-то неожиданно пришло понимание, почему не увенчалась успехом попытка изгнать суккуба с помощью передатчика Александра Дьяка. Дело было именно в этом обещании. Я дал слово, и это слово связало нас с Елизаветой-Марией так же сильно, как и прежний уговор. Мне удалось уничтожить потустороннюю сущность мнимой невесты, но ее образ остался в моей голове. Именно это и удержало суккуба от падения в преисподнюю.
– Сделай это, – потребовала Елизавета-Мария и веско добавила: – Разрешаю!
Подстегнутый воображением талант сиятельного сорвался с места, и на какой-то неуловимый миг в голове возник сложный образ, словно я смотрел на суккуба сразу со всех сторон. Убрать родинку с ее груди оказалось неожиданно просто. Просто подумал – и той не стало.
– Замечательно! – промурлыкала Елизавета-Мария. – Ты сделал это! А теперь верни мне силу.
– Убирайся!
– Не боишься попасть в неловкое положение? В очень-очень неловкое положение? – прошептала суккуб и медленно двинулась от окна к дивану. Распахнутый пеньюар больше не скрывал обнаженного тела, оно белело в полумраке комнаты и дурманило сознание своей доступностью. Достаточно было просто протянуть руку…
Руку я протягивать не стал, вместо этого досадливо поморщился.
– Родинка – это такая малость. Какой вред может быть от родинки, скажи? Никакого, ведь так?
Елизавета-Мария замерла на полушаге.
– Но не злокачественная ли это опухоль, как думаешь? – Теперь уже я сам подался навстречу.
Суккуб отступила, сияние моих глаз отразилось в ее глазах, пустых и тусклых.
– Подлец! – с чувством сказала Елизавета-Мария, пересилила себя, подошла и потрепала меня по щеке. – Какой же ты, Лео, подлец! Знакомством с тобой могли бы гордиться иерархи ада.
– Сгинь! – потребовал я.
Елизавета-Мария запахнула пеньюар, завязала пояс и уверенно, словно вдруг прозрела, направилась к входной двери.
– Мое предложение в силе, – сказала она, перед тем как скрыться в коридоре.
– К черту! – сдавленно выдохнул я, взял со стола маузер и на всякий случай выщелкнул из рукояти магазин. Убедился, что патроны на месте, и воткнул его обратно.
После этого налил из хрустального графина стакан воды, напился и вернулся на диван, но только задремал – и жутким железным дребезжанием разродился заведенный на четыре утра будильник. Пора было ехать на вокзал.
На вокзал меня доставили за полчаса до прибытия поезда. По холлу сонно бродили курортники, чей отпуск подошел к концу, смотреть на их унылые физиономии не было никакого желания, и я отправился в ночной буфет. Уселся там за столик, попросил принести стакан холодной воды и чашку черного кофе. Опьянение уже прошло, голова не болела, но вставать в столь раннее время я давно отвык; было откровенно не по себе.
Знобило, клонило в сон, слегка подташнивало.
В несколько длинных глотков я влил в себя принесенную воду, потом без лишней спешки начал пить кофе. Тот был излишне горячим и горьким, зато взбодрил и прогнал сонливость. Иных последствий вчерашнего злоупотребления портвейном к этому времени уже не оставалось.
Я даже задумался, не купить ли пару миниатюрных пирожных с белковым кремом, но не успел. Просто почувствовал на себе чужой взгляд и обернулся.
Ко мне шагал маркиз Монтегю.
Шагал именно ко мне – сомнений в этом не было ни малейших.
Сердце так и екнуло, но я взял себя в руки и беспечно улыбнулся, выкинув из головы предположения о намерениях и мотивах маркиза, неприятные и пугающие.
– Лев! – шумно выдохнул маркиз. – Совсем отчаялся вас отыскать! К счастью, догадался подняться наверх.
– Что-то случилось, Джордж? – еще больше встревожился я. – Что-то с Лилианой? Вчерашняя заметка в газете ее чрезвычайно расстроила.
– Об этом я и хочу с вами поговорить, – тяжело отдуваясь, произнес отец Лили. Он приложил руку к сердцу и ссутулился, потом попросил буфетчика: – Стакан воды, любезный!
За ночь маркиз Монтегю словно постарел на десять лет, кожа приобрела нездоровый вид и посерела, под глазами залегли синие мешки, лоб прорезали морщины. И даже залихватски растопыренные вчера усы сейчас обвисли.
Жадно выпив воду, маркиз опустился на стул и жестом попросил меня присоединиться к нему.
– Время еще есть, – сообщил он, откинув крышку серебряной луковицы карманных часов. – До поезда – четверть часа. Вы ведь уезжаете пятичасовым?
– Так и есть.
– Отлично. Лилиана – тоже.
