Увидев мимолетный признак движения, хищник сложил крылья за спиной и устремился к земле пятном из сине-серых перьев и сверкающих когтей.
У комка меха, с визгом бегущего через подлесок, не было никаких шансов на спасение. Вскоре в приближающемся вихре клубящегося песка послышался стук копыт.
Двое всадников остановились на почтительном расстоянии от сокола и его добычи.
Солнце освещало со спины первого всадника, сидящего верхом на сверкающем темно-гнедом арабском жеребце породы Аль-Хамса[2]. Мужчина вытянул вперед левую руку и засвистел низко и мягко.
Сокол повернулся на звук, и его глаза с желтым ободком сузились. Потом он еще раз поднялся в воздух и сел, надежно вцепившись когтями в кожаную манкалу, от запястья до локтя обтягивающую руку всадника.
– Будь ты проклята, Зорая. Я опять проспорил, – со вздохом сказал птице второй наездник.
Сокольник улыбнулся своему другу детства, Рахиму.
– Хватит жаловаться. То, что ты ничему не учишься, не ее вина.
– Тебе повезло, что я такой глупец. Кто еще смог бы выдержать твое общество столько времени, Тарик?
Тарик засмеялся себе под нос.
– В таком случае, может, мне стоит прекратить врать твоей матери о том, как ты поумнел?
– Конечно. Разве я когда-либо врал твоей?
– Неблагодарный. Слезай и забери ее добычу.
– Я тебе не слуга. Сам забери.
– Ладно. Тогда подержи это. – Тарик выпрямил руку, на которой сидела Зорая, терпеливо ждущая на своем насесте.
Когда самка сокола поняла, что ее передают Рахиму, она занервничала и заклекотала в знак протеста.
Рахим тревожно попятился.
– Эта ужасная птица меня ненавидит.
– Это потому, что она разбирается в характерах, – улыбнулся Тарик.
– У нее самой характерец что надо, – проворчал Рахим. – Если честно, она даже хуже, чем Шази.
– Еще одна девушка с отличным вкусом.
Рахим закатил глаза.
– Ты себе слегка льстишь такой оценкой, не думаешь? Учитывая, что именно в тебе есть то, что их объединяет.
– Может, такие сравнения для Шарзад аль-Хайзуран и являются причиной того, почему она всегда показывает тебе свой характер. Я уверяю тебя, у Зораи и Шази намного больше общего, чем у меня и моей птицы. А теперь перестань терять время и слазь со своей буйной чалой лошадки, чтобы мы смогли быстрее отправиться домой.
Продолжая ворчать, Рахим спрыгнул с серой ахалтекинской кобылы с гривой, сияющей полированным оловом под пустынным солнцем.
Взгляд Тарика скользил по полосе песка и сухого кустарника на горизонте. Обжигающие волны жа́ра поднимались из моря умбры[3] и глины, затягивая рябью клочки голубого и белого цвета, что покрывали небо.
Положив добычу Зораи в кожаный мешок, прикрепленный к седлу, Рахим вскочил обратно на спину своей лошади с ловкостью молодого вельможи, обученного этому искусству с самого детства.
– Что касается предыдущего спора относительно птицы… – Рахим умолк.
Тарик застонал, увидев полное решимости выражение лица друга.
– Нет.
– Потому что ты знаешь, что проиграешь.
– Ты лучший всадник в сравнении со мной.
– У тебя зато лошадь лучше. Твой отец эмир. Кроме того, я уже проиграл один спор сегодня. Дай мне шанс сравнять счет, – настаивал Рахим.
– И как долго мы еще будем играть в эти игры?
– Пока я у тебя не выиграю. В каждой из них.
– Ну, тогда это будет длиться вечность, – пошутил Тарик.
– Сволочь. – Рахим схватил поводья, подавив усмешку. – В отместку за это я даже не буду пытаться играть честно. – Он уперся пятками в круп кобылицы, прежде чем сорваться с места, направившись в противоположную сторону.
– Глупец. – Тарик, рассмеявшись, отпустил Зораю в небо и перегнулся через шею своего жеребца.
Услышав щелчок языка хозяина, лошадь потрясла гривой и фыркнула. Тарик натянул поводья, и арабский жеребец встал на дыбы, прежде чем коснуться своими массивными копытами песка и пуститься галопом, поднимая мощными ногами вихри из пыли и сора.
Белая рида Тарика вздымалась за ним, а капюшон грозился сорваться с головы, несмотря на то что кожаный ремешок удерживал его.
Когда они обогнули последнюю дюну, за песками показалась обнесенная стеной крепость из желто-коричневого камня и серого известняка, сводчатые башни которой покрывали медные спирали, подернутые от времени бирюзовой патиной[4].
– Сын эмира едет! – закричал дозорный, увидев, что Рахим и Тарик приблизились к задним воротам, отворившимся прямо перед ними.
Слуги и рабочие разбежались с дороги, когда Рахим пролетел мимо скрипящих железных ворот с практически догнавшим его Тариком.
Корзина с хурмой рухнула на землю, ее содержимое покатилось в разные стороны, и ворчащий старик нагнулся вперед, отчаянно пытаясь собрать своенравные оранжевые плоды.
Не обращая внимания на созданный ими хаос, двое молодых вельмож осадили своих лошадей практически в центре раскинувшегося перед ними двора.
– Ну и что ты чувствуешь после того, как тебя победил глупец? – с издевкой спросил Рахим, его темно-синие глаза блестели.
Тарик улыбнулся одним уголком рта и спрыгнул с седла, закинув назад капюшон своей риды. Он пробежался рукой по непослушному клубку волнистых волос. Песчинки посыпались ему на лицо, и он быстро заморгал, отбивая их атаку.
Позади него раздался сдавленный смех Рахима.
Тарик открыл глаза.
Служанка, стоявшая перед ним, поспешно отвела взгляд, ее щеки расцвели румянцем. Поднос с двумя серебряными стаканами воды, который она держала, задрожал.
– Спасибо. – Тарик с улыбкой потянулся к одному из них.
Ее румянец стал еще ярче, и дрожь усилилась.
Рахим неуклюжей походкой подошел ближе. Он взял свой стакан и кивнул девушке, прежде чем та развернулась и побежала настолько быстро, насколько ноги могли нести ее.
Тарик сильно толкнул его.
– Ну и болван же ты, – сказал Рахим. – Я считаю, эта бедняжка практически влюблена в тебя. После очередной убогой пародии на верховую езду ты должен быть весьма благодарен судьбе, подарившей тебе такие взгляды.
Игнорируя приятеля, Тарик развернулся, чтобы осмотреть двор. Справа он заметил старого слугу, наклонившегося над кучкой хурмы, разбросанной по граниту у его ног. Тарик скользнул вперед и встал на одно колено, чтобы помочь старику собрать фрукты обратно в корзину.
– Спасибо, сагиб. – Мужчина, склонив голову, в знак уважения коснулся лба пальцами правой руки.
Глаза Тарика смягчились, сияя разными оттенками. Ярко-серебристый в центре вливался в кольца цвета темного пепла, черные ресницы обрамляли мягкую кожу век. Его лоб добавлял ему серьезности, которая улетучивалась при появлении улыбки. Щетина однодневной давности затеняла квадратную линию подбородка, дополнительно подчеркивая изысканную симметрию лица.
