Ферхади хорошо знал, какую жену чем успокоить. Гила утерла слезы о плечо мужа, спросила:
– А как она?
– Да чтоб я знал! – от души воскликнул Лев Ич-Тойвина. – Она боялась даже сильней, чем Ирула, а только начала успокаиваться, как меня вызвали к владыке. Нет, ты представь!..
Гила потерлась щекой о рукав мужнего дворцового мундира, сочувственно вздохнула:
– Бедная девочка. Надо было мне к ней зайти.
– Ничего, – вздохнул Ферхади, – справлюсь. Теперь с этой бедной девочкой намечаются совсем другие сложности. Ты иди, Гила. Я к тебе зайду вечером, поговорим. Хорошо?
Гила кивнула; она всегда была послушна в мелочах. Ферхади смотрел вслед уходящей наверх женщине и ощущал себя распоследним подлецом. Он подставился под гнев владыки ради Марианы; но ведь за остальных он тоже в ответе. Одно дело погибнуть за императора; тогда о семье позаботятся. Но Лев Ич-Тойвина видел, как поступают с домочадцами мятежников, и знал, что порой в мятежники попадают за меньшее, чем позволил он себе этой ночью.
Он все-таки смалодушничал. Оттягивая тяжелый разговор, поднялся на женскую половину. Передал Юланне привет от батюшки: с господином первым министром Щит императора пребывал в дружбе именно благодаря жене и сыну – старшенькому, наследнику. Зачем-то заглянул к Лисиль; спросил, оправдывая визит, не хочет ли чего, выслушал обычное тихое «нет, господин» и ушел, чувствуя себя виноватым. Безродная диарталка, взятая им три года назад по минутному побуждению – негоже такую красоту да солдатам, подумаешь, муж мятежник, не жене за грехи мужчины отвечать! – все еще дичилась спасителя. Может, зря ее не тронул, в который раз подумал Ферхади, глядишь, утешилась бы; но такое слишком отдавало платой за спасение, а Лев Ич-Тойвина не признавал любви за плату. Не хочет – не надо, пусть живет памятью о настоящем муже. В конце концов, что ему, других жен мало?
Выпил чаю с двумя хохотушками-морянками, любительницами заполучить его в постель «на двоих». Аннита ждала сейчас первенца, ее беспрерывно мутило, и помогал только крепкий зеленый чай; Элеа подружку жалела, с мужем на ее глазах не заигрывала, и Ферхади в кои веки чувствовал себя с морянками спокойно: как бы ни был горяч мужчина, иногда ведь хочется просто посидеть, поболтать о пустяках и расслабиться. Но когда Аннита, допив вторую чашку, прилегла, понял, что дольше откладывать разговор с Марианой не стоит.
«Таргальская змея, шпионка и убийца» плакала. Тихо, по-детски, совсем не напоказ, как любят иной раз женщины. За дверью и не слышно было, а то Ферхади, пожалуй, трижды подумал бы, прежде чем войти.
Вскинула на него больные глаза. Спросила:
– Это правда?
– Смотря что, – вздохнул Ферхади. Придвинул кресло ближе к кровати, сел. Подумал некстати: как сложился бы этот разговор, вызови его сиятельный получасом позже? – Я тоже хотел бы знать, сколько правды в том, что я сегодня слышал.
Не лги хотя бы себе, всплыла мысль. Ты прекрасно знаешь, просто тебе не нравится это знание.
– И что ты слышал? – Мариана вытерла слезы краем простыни, в голосе прорезалась злость. Слезла с кровати: неловко, придерживая на груди халат. Надо спросить, в чем она привыкла ходить дома…
Не отвлекайся. Имей мужество ответить прямо.
– Твоего рыцаря арестовали. Его приводили сегодня к императору, я слышал его признания…
Ферхади рассказывал, стараясь не упускать подробностей; глаза Марианы потрясенно округлялись, и, пожалуй, других подтверждений ее невиновности Льву Ич-Тойвина не требовалось. Вот только доказать ей свою невиновность будет потрудней.
– Теперь нас ждет война, – закончил Ферхади. – А меня… не знаю еще, что, но, клянусь, тебя я защитить смогу или сам погибну.
– Не клянись, – яростно прошипела девушка. – Клялся уже раз.
– Хорошо, – согласился Ферхади. – Я просто обещаю. У меня ты в безопасности, хотя, признаю, твой сьер Бартоломью сделал для этого больше, чем я.
– И не нужна мне твоя защита, – вспыхнула молодая жена. – Если бы не ты, мы с Барти уже ехали бы домой! Это ты виноват!
Лев Ич-Тойвина с немалым трудом подавил вспышку ярости. Неужели она не понимает?!
– Если бы не я, ты б сейчас тоже признания твердила! И плевать, что без вины! А то не ясно, что рыцарь твой такой же шпион и заговорщик, как его конь! Императору нужна война, и никуда бы вы не уехали! Повязали б вас на выезде из города, и оба к палачам бы угодили! Ты, дура, судьбу благодари, что я тебе на пути попался…
Дура не дура, а на руку его новая жена оказалась быстра. От оплеухи зазвенело в ушах; Ферхади вскочил. И сел обратно. Спрятал лицо в ладонях. Выдавил:
– Прости. Я повел себя недостойно мужчины.
Мариана удивленно разглядывала свою ладонь. Губы ее дрожали.
– Поверь, я не знал, – сказал Ферхади. – Я клялся, что он уедет из Ич-Тойвина свободно, а вместо этого… А получилось так, что сам отдал его в руки врагов. Я не хотел, честью клянусь.
– Уходи, – выдавила Мариана. – Уходи, пожалуйста. Видеть тебя не могу.
– Прости, – снова сказал Ферхади. Вышел, спустился во двор. Велел оседлать Ветра. И все-таки поехал за город. Ведь теперь это уже не было бегством.
К вечеру Мариана извелась. Молодая жена не знала, что делать, если муж потребует исполнения супружеского долга. Отказывать – против установлений Господних; но отдаться человеку, по чьей вине Барти в руках палачей и будет казнен как убийца?! Да она скорей его убьет, вот хоть этим кувшином – а что, тяжелый, если как следует по голове заехать… Убьет, а потом – следом за Барти. И пусть это грех, так и так ей прямой путь к Нечистому котлы драить, зато перед смертью удовольствие получит.
Но супруг так и не появился. Видно, принял ее «уходи» всерьез. Умный, гиена ич-тойвинская. Мариана ночь провертелась ужом, вскидываясь на каждый шорох, и заснула лишь под утро.
Проснулась она совсем не от того гостя, которого ждала.
На край постели присела женщина лет, пожалуй, двадцати пяти. Маленькая, кругленькая, с оттягивающим халат животом скорой роженицы. Спросила, выговаривая таргальские слова с певучим ханджарским акцентом:
– Что, проплакала ночь? Полдень скоро, просыпайся.
– Вы кто? – Мариана потерла глаза, зевнула. В окно бил полуденный свет, ослепительно яркий даже сквозь задернутые занавески. Надо же, и впрямь заспалась.
– Я Ферхади жена старшая, – усмехнулась гостья. – Тебе, значит, инджар-тайра, сестра-в-муже по-вашему. Гила меня зовут.
Мариана села. Жена? Старшая? До сих пор она как-то не думала о своих сорока семи подругах по несчастью. Впрочем, Гила несчастной не казалась.
– Иди умойся. – Маленькая старшая жена, неловко переваливаясь, пересела в кресло. – Умойся, оденься, с мыслями соберись. Потом говорить будем.
