его кошелек. – Пэдж снова вытащил свое зеркальце, чтобы проверить, не отражается ли нечто столь малоприятное в его чертах; затем, удовлетворившись, вернул его на место. – Ничего подобного. Я вовсе не такой. И чтобы это доказать, я отдам тебе лекарство просто так. Оставь свои деньги при себе.
С ласковой улыбкой Пэдж снова протянул бутылочку. Натан не сделал движения, чтобы взять ее. Тогда это сделал за него Гэм; и в тот же момент Пэдж придвинулся к Натану так близко, что от их дыхания зашевелились волосы на головах у обоих.
– Но запомни, мой маленький друг: когда я оказываю кому-то услугу, я ожидаю, что мне отплатят тем же. Ты меня понял?
Он отодвинулся. Натан снова протянул ему деньги:
– Возьмите. Я не хочу быть у вас в долгу.
Пэдж фыркнул:
– Я же вижу, сколько значит для тебя твой отец. Видишь ли, мальчик, хоть я и не очень силен в математике, я понимаю, что никаких чисел не хватит, чтобы адекватно отразить его ценность для тебя. А следовательно, этой маленькой горстки никак не может быть достаточно. Я не дам себя одурачить! Закон соответствия велит, чтобы ты заплатил мне столько, сколько он для тебя стоит, – тем или иным способом. А теперь убирайтесь!
Натан хотел возразить, но Гэм подтолкнул его в спину, Присси потянула за руку, и они втроем, следом за Джо, направились к двери.
Натан сжимал бутылочку с такой силой, что казалось, мог раздавить ее в кулаке. Остальные вернулись в берлогу, но Натан шел, держа лекарство перед собой, словно оно влекло его вперед, тащило навстречу его страху, между тесными, обветшалыми лачугами, из которых состояли трущобы. Оно вело его кратчайшим из возможных путей к дому, через самые узкие щели, через лужи Живой Грязи, так что грубая ткань его куртки цеплялась за щепки, торчавшие из гнилых стен, а ботинки разбрызгивали по сторонам мертвожизнь.
Здесь и там на его пути попадались новые костры, новые изображения Госпожи, объятые пламенем и дымом; однако бутылочка, встречаясь с препятствием, попросту игнорировала его, вынуждая Натана, хватаясь больной рукой, проворно взбираться по сырым, скользким доскам, съезжать по кучам щебня и мусора, пробираться сквозь груды дымящейся золы, лишь бы он поскорее удовлетворил ее жажду попасть домой, добраться до своего пациента, выполнить свою работу. Она не обращала внимания на уличных торговцев, продававших перья огненных птиц, на женщин, выплескивающих с порога помои, на мужчин, которым его мать или отец были должны денег: видя целеустремленность и спешку Натана, те понимали, что с мальчиком сегодня происходит что-то необычное, что-то такое, перед чем их требования и вопросы вынуждены отступить.
Когда в поле зрения показалась их лачуга, настойчивость бутылочки нисколько не ослабела – наоборот: Натану пришлось припустить, чтобы соответствовать ее зову. В конце концов он резко затормозил, скользя подошвами, и отодвинул брезентовый полог, часто и тяжело дыша.
Натан мог не спешить: у его матери был посетитель.
Он стоял возле кровати, облизываемый светом очага, – поправлял на себе одежду, застегивал пуговицы, движением руки убрал прядь волос с блестевшего от пота лба. Заметив Натана, посетитель нахмурился. Он повернулся к мальчику, поправил на себе галстук и чопорно прищелкнул каблуками.
Натан смотрел на него, не сводя глаз. Посетитель был высоким, упитанным, широкогрудым. Натан подумал, что, если бы дело дошло до драки, он вполне мог бы постоять за себя. Коротко кивнув мальчику, незнакомец вновь повернулся к постели, на которой лежала мать Натана, полуприкрытая одеялом (наружу высовывалась одна нога, белая и обнаженная, словно ветка с ободранной корой).
– На этом, принцесса, я позволю себе откланяться, – проговорил он и действительно поклонился ей, после чего повернулся к двери.
– А деньги?! – вскрикнула она.
Посетитель остановился и почти было взглянул на Натана, но не до конца – его голова сумела воспротивиться движению, не доведя его до последних нескольких градусов, необходимых, чтобы мальчик вновь появился в поле его зрения.
– Разумеется.
Он сунул руку в карман брюк, не сюртука; его рука не сделала движения вверх, к этому привилегированному месту напротив сердца, а двинулась вниз, где гладкий контур ткани нарушали несколько монет. Он улыбнулся. Над его верхней губой, едва видимое в тусклом свете, было родимое пятно в форме капли, желтовато-коричневое и бархатистое, как шкура олененка.
Посетитель вытащил из кармана серебряную монетку.
– Кажется, ничего мельче у меня нет. Что ж… Запишем остаток на мой счет?
Он положил монету на кровать, рядом с ногой Натановой матери, и вышел.
Какое-то время Натан стоял не двигаясь. Потом его мать перевернулась на постели и натянула на себя одеяло, обратившись к нему спиной.
– Запомни его лицо, – сказала она в стену. – Когда-нибудь он может тебе понадобиться.
Из-за занавески донесся какой-то звук. Натан отдернул ее: отец сидел на кровати, напряженно выпрямившись, словно увидел привидение, однако его глаза были закрыты.
– Папа?
Отец не шевельнулся. На его скулах играли желваки, уголки глаз были жестко стиснуты. Его руки вцепились в одеяло так же крепко, как Натан в бутылку с лекарством, на шее вздулись жилы, словно у перепуганной лошади.
– Я принес тебе кое-что, что должно помочь. – Кажется, Натан увидел в лице отца узнавание, едва заметный признак, тень колебания в его решимости оставаться жестким и неподвижным. – Это лекарство.
Лицо отца начало краснеть, он сотрясался, его плечи ходили ходуном. Колени под одеялом резко вскинулись вверх – до этого его ноги лежали плоско, полностью вытянутые вперед.
– Ты примешь его?
Губы отца оттянулись назад, обнажая редкие, поодиночке торчащие из десен зубы с бурыми корнями, дрожащие и блестящие в свете очага. Он трясся с головы до ног.
Натан отвинтил пробку. Лекарство резко пахло анисом. Игнорируя пульсацию в собственной ладони, Натан взял отца за руку и попытался разжать кулак, но тот был стиснут слишком сильно.
– Поднести его тебе к губам?
В уголках отцовского рта начала скапливаться слюна, с каждым вздохом он издавал сипящие звуки – тихие, влажные, настойчивые, – а его ноздри были широко раздутыми и сухими.
– Папа, я не знаю, что делать!
Отец скривил лицо – и наконец не выдержал. Вновь начавшийся кашель сложил его пополам, раздирая тишину скрежещущими звуками.
– Слишком поздно.
Его мать встала с постели; черный силуэт ее иссохшего тела окружало желтое сияние свечи, проникавшее сквозь полупрозрачную сорочку.
– Он еще жив, так ведь? – отрезал Натан.
– Черви… Это все, что еще держит его здесь. Он нужен им.
– Он нужен мне!
Мать пожала плечами и вернулась в постель.
– Прими его, папа! Пожалуйста…
Отец повернул к
