родителей. Внутри свербело смутное чувство, будто надо было куда-то успеть, но я не помнила, куда точно. Повсюду был точно такой же бардак, как и на кухне. Спотыкаясь, я брела по дому, пока не очутилась у спальни родителей.
Я не заходила сюда с тех пор, как мне сравнялось двенадцать сезонов, но сейчас проем с покосившейся и проломленной посредине дверью манил. Нападение на дом – очень веская причина, чтобы ворваться в родительские покои.
– Мама, – шепотом позвала я. – Мой ярл.
Но мне никто не ответил. Хотя они были там. Лежали на простынях ложа, а вокруг стелился красно-бурый цвет. Я с ужасом застыла. Грудные клетки их были разворочены, словно вспороли мешок с пшеницей, выпотрошили, и все, что осталось, – это опавшая тканевая оболочка. Мне пришлось заставить себя подойти к ним. Шаг за шагом. На самом деле оба тела были совсем не похожи на моих родителей, но где-то в глубине души я знала, что это они. Длинные белокурые волосы моей матери сейчас алели и склеились, но украшения были ее. От лица отца не осталось вовсе ничего, но я видела его перстень на руке, сжавшей боевой топор. Лезвие сверкало своей неуместной чистотой среди этого торжества крови, и я поняла, что отец не успел сделать ни одного удара.
Я попятилась, оглядываясь. Кем бы ни были эти враги, они ответят за свое преступление. Вот так вероломно напасть на спящего ярла – да мерзавцев ждала самая позорная смерть из всех! Пытаясь прийти в себя, я искала хоть что-то не запачканное кровью, чтобы зацепиться ускользающим в безумие и агонию сознанием. Я должна действовать, должна собрать совет. Но все, чего мне хотелось, – упасть в изножье родительской кровати и кричать-кричать-кричать.
Вдруг я наткнулась на свое отражение в мамином зеркале. Я даже не сразу поняла, кто это. Мои волосы тоже были красны и слиплись. Глаза сверкали яростью и безумием, а вокруг рта застыла багряная корка. Одежды на мне не было, на теле алели разводы. Почему на мне так много крови, если я не пострадала? В оцепенении я снова перевела взгляд на свои руки. Проследив красные борозды на пальцах, я снова уставилась на грязные ногти. Под ними что-то застряло. Совершенно бездумно я поддела один ноготь и достала… кусочек человеческой кожи.
«Ты станешь зверем и не сможешь себя контролировать», – прогремел голос в моей голове.
Я подскочила от страха. Никого рядом не было, это всего лишь воспоминание. Но кто… кто сказал мне это – и когда?
Неужели… я напала на родных? Но я ничего такого не помнила!
Я попятилась еще дальше от кровати, где застыли навсегда мать и отец, но споткнулась и повалилась на пол. Горе и страх затопили меня. Я каталась по шкурам и выла. Что со мной происходит? Почему я ничего не могу понять и вспомнить о прошедшей ночи?
Неужто боги прогневались на меня и наказали за что-то?
Продолжая рыдать, я вскочила и побежала. Я знала, куда мне нужно. Знала, кто поможет мне и всё прояснит. Это просто страшное… наваждение.
Я выбежала из дома в чем мать родила, но улицы драккара были пустынны. Рассвет только-только занимался, но я не видела ни единой живой души. Куда же все подевались?!
Все вокруг было серым и безжизненным. Свинцовое небо, каменные дома, скудный свет, но перед глазами у меня стояли росчерки красного, которые я увидела в зеркале. Я старалась не смотреть на свои руки и ноги. Просто бежала изо всех сил.
Храм Фригг стоял в самом сердце драккара, и путь туда был не близкий. Бегом я преодолевала его за половину часа, но сейчас казалось, что путь растянулся на весь день. Когда наконец святилище показалось, я зарыдала еще громче, не сбавляя шага. Совершенно не беспокоясь о своей наготе, я взлетела по ступеням храма и бросилась внутрь.
Там было точно так же пустынно, как и на драккаре. Ни жрецов, ни послушников. Где же они все?! Что за утро такое!
Статуя богини возвышалась почти на пять локтей. Каменное лицо ее было безмятежно, а трон с высокой спинкой сверкал даже средь бледного хмурого дня Мидгарда, который, казалось, не источал свет, а поглощал его. В руках Фригг сжимала привычный клубок, от которого во все стороны расходились сверкающие нити судеб. Повалившись на колени, я закричала, и высокие стены отразили мой надсадный сорванный голос:
– Милостивая Фригг! Явись мне!!
Когда ничего не произошло, я подползла к фигуре богини и, схватив жертвенный клинок, полоснула по запястью, обагряя алтарь кровью. Наша богиня не требовала таких подношений, но в исключительных случаях к ним можно было прибегать. Кровь хлынула богине под ноги, стекая в желоб, окрашивая белый камень уже привычным алым.
Стало темно, и без того серый безжизненный свет храма истончился, сделавшись плоским, словно ненастоящим. Это была не ночь, а просто отсутствие света. Зато клубок в руках богини налился золотом, заполыхал, словно маленькое солнце. А затем по телу статуи пошли сияющие трещины, неся за собой преображение. Я, раскрыв рот от трепета, следила за явлением Фригг. Несмотря на жертву крови, я не верила, что она почтит меня своим вниманием. Меня, простую смертную.
Исполинская фигура богини налилась цветом и жизнью. В последнюю очередь дрогнуло трещинами и зашевелилось лицо. Я ожидала гнева. Хоть Фригг и была милостива к детям своим, но и добрые богини гневаются, если их оторвать от дел. Красные губы огромной фигуры разомкнулись, и я съежилась.
– О-о-ох, – выдохнула Фригг. – Давненько же это было…
И хоть лицо богини было высоко, почти под потолком храма, я почувствовала, как воздух вокруг закружился от ее вздоха, будто поднялся ветер. Фригг приподняла огромную ногу и пошевелила пальцами. Я в ужасе отскочила, боясь, что она раздавит меня, словно муравья. Богиня опустила ногу, сотрясая пол храма, и поднялась со своего места, но тут же задела головой купол. Все вокруг затряслось, загромыхало, с потолка посыпалась кладка. Я в страхе съежилась на ступенях, забыв все свои горести и беды. Мне совершенно точно через секунду придется проститься с жизнью, и я уже не помнила, что сама хотела умереть как можно скорее.
– Нет, – проскрежетала, словно камень о камень терся, богиня. – Так дело не пойдет. Зачем они соорудили настолько большую статую?
И под моим ошеломленным взглядом Фригг начала уменьшаться. Уменьшаться. По-другому это назвать нельзя. Она росла наоборот. Если до этого в моей голове и оставались крохи рассудка, то в это мгновение я совершенно точно
