Не торопиться…
Внутри пахнет «Алдаром»… Где-то протечка? Или только кажется? Наверное, кажется, иначе сгорели бы… Не отвлекаться на «Алдар»!!
– Там же наши! – не выдерживает водитель.
Он понимает, что пытается сделать Адам, что малейшая ошибка превратит экипажи погибающих «Бёллеров» в обугленные головешки, и не выдерживает. Водитель боится не за себя – за друзей, и это хорошо.
– Я знаю, – отзывается Сантеро. Негромко отзывается, и слова едва долетают из-под респиратора. – Товьсь!
Стрелка манометра бежит вправо, «Доннеры» в ста шагах от «Бёллеров» и «Клоро».
«Они собрались их таранить?»
– Огонь!
И «Азунды» выстроили в утреннем небе две оранжевые радуги.
Нет ничего хуже, чем заживо сгореть в бронетяге, – это страшный сон любого солдата, любого офицера. «Алдар» жёсток – или внутрь лезет, тогда все заканчивается быстро, или раскаляет броню, заставляя кипеть даже королевский уксус. «Алдар» наводит страх, а вопли из горящего бронетяга – ужас.
Экипаж четвёртого номера визжит. А может, уже молчит, но Хильдер всё равно слышит визг умирающих бойцов и орёт:
– Огонь по «Азундам»!
Но летят ещё дуги, и второй номер захлёбывается в огне. Останавливается, люки распахиваются, и обожжённые, орущие люди выскакивают из раскалённого чрева машины. Люди мечтают спастись, но их режут «Гаттасы» с ушерских бронетягов и карабины кирасиров.
Пощады не будет.
И третий номер сдаёт назад.
– Куда?!
Хильдер орёт, но его водитель повторяет тот же манёвр: резко разворачивается и начинает судорожно набирать скорость, стараясь как можно быстрее уйти из страшной ловушки. Без приказа разворачивается, но Хильдер не мешает. Он плачет и не мешает. И не оглядывается, не желает смотреть, как догорают его люди. Трудно, невыносимо трудно смотреть смерти в лицо, когда она дышит в затылок.
Хильдер хочет жить.
Чтобы убивать.
Чтобы мстить.
Третий номер получает своё на самой вершине холма. Сантеро помчался за удирающими землеройками, ударил на ходу и не промахнулся, превратив ещё один бронетяг в костёр. Сантеро не хотел, чтобы «Доннеры» вернулись, потому что два «Доннера» – ещё сила, вот и погнался.
Сантеро стал героем.
А Хильдер ушёл. И не оглядывался, не отъехав от проклятого Змеиного моста на две лиги.
* * *
– Кажется, на втором этаже тоже стреляют, – светским тоном замечает Спичка.
– Кажется, – легко соглашается Шиллер.
– А тебе не кажется, что в люксах шумно?
– Мне кажется, что нам слишком много кажется.
– Ещё как!
И мужчины весело смеются. Они профессионалы, они прекрасно понимают, что им скоро в бой, и позволяют себе несколько секунд отдыха. Расслабляются шутками, чтобы вновь сосредоточиться на драке.
Взрывом, который вынес дверь, убило горничную. Затем погиб проводник, сдуру решивший ударить Спичку бутылкой, – он получил две пули в грудь, и пассажиров люкса – пожилую пару – пришлось пристрелить за компанию, поскольку диверсантам строго-настрого запретили оставлять свидетелей. Затем они заглянули во все оставшиеся помещения, убили вторую горничную и вышли в коридор поболтать.
– Судя по всему, Махима тут нет.
– Зайдём в тыл. – Шиллер ткнул пальцем в потолок.
– Ты читаешь мои мысли.
Диверсанты кивнули друг другу и бросились в конец вагона, на площадку, с которой вела лестница на второй уровень.
– Вы слышите?! Помпилио! Очнитесь!!
Сознание возвращается лениво. Оно предпочитает туман, хочет неспешно плыть по реке в тумане, похожем на дым расслабляющих трав. Сознание знает, где будет лучше: там, где берегов не видно, где есть только туман и силуэты в нём. И образы… Туман становится гуще, обретает плоть, силуэт оживает, превращаясь в образ человека, а потом – просто в человека, и Помпилио видит лицо прекраснейшей в мире женщины…
И шепчет:
«Лилиан!»
– Очнись! Приди в себя!
Какая глупость… Что за шум где-то там? Кто позволяет себе орать, когда нас окутывает прекраснейший в мире туман? Кто осмеливается мешать? Помпилио берет Лилиан за руку. За тёплую, живую руку…
– Ответь, мерзавец!
Помпилио с трудом открывает глаза. Гостиная наполнена дымом, но не тем, который выдыхают расслабляющие травы, а пороховым. И ещё – грохотом. Махим и окровавленный простолюдин. У Махима в руках «Сирень», у простолюдина – пистолет. Они укрылись за перевёрнутым столом и палят… Нет, не друг в друга, а куда-то в сторону. Кажется, туда, где вход… В ответ тоже стреляют.
– Помоги им!
Дер Даген Тур с трудом поворачивает голову и видит перепуганных детей, которых закрывает своим телом трясущаяся горничная. Видит страх, который не спутаешь ни с чем, и морщится.
– Ты слышишь?!
Растрёпанная Амалия хлещет адигена по щекам. Из её глаз текут слёзы, а из носа – сопли.
– Ты слышишь?! Помоги им!!
Тумана больше нет. Лицо прекраснейшей в мире женщины рассеялось, его сменил образ кардонийской простолюдинки. Который хочется пнуть, потому что именно он разрушил чудесное видение.
Но ещё есть грохот и пороховой дым. В тумане хорошо, но в нём не спрятаться от реальности. Не убежать. Туман дарит недолгое счастье.
– Ты ведь умеешь стрелять! Помоги им!
– Не умею, – хрипло отвечает адиген.
– Что? – На Амалию жалко смотреть. – Не умеешь?
– Я не умею стрелять, – подтверждает Помпилио, нащупывая пистолеты. «Близнецы» на месте, и Помпилио усмехается: – Меня учили другому.
Колдун видел взлетевший над вагоном карабин, догадался, что стрелок сорвался, и, позабыв обо всём, бросился вперёд. Колдун жаждал отплатить за унижение, за то, что его заставляли пластаться по крыше, и просил об одном – чтобы стрелок ещё не упал. И мольбы диверсанта услышали: когда Колдун осторожно ступил на край вагона, плечистый брюнет ещё висел, вцепившись левой рукой в металлический поручень лестницы. Плечо вывернуто, похоже, чёрноволосый испытывал жуткую боль, но инстинкт самосохранения сработал как надо – пальцы стрелок не разжал. Более того, когда Колдун подошёл к краю, брюнет ухитрился развернуться и схватиться за поручень второй рукой.
– Эй, мужик, у тебя билет есть?
Пару секунд чёрноволосый на удивление спокойно смотрит Колдуну в глаза, а затем кивает:
– У меня – есть.
Продолжить беседу галанит не успевает – мешает очередь из «Шурхакена». Крупнокалиберные пули разрывают Колдуну грудь и придают ускорение, заставляя нырнуть под откос.
Патрульный самолёт вступил в бой, едва добравшись до поезда. И вовремя вступил, прикрыв своего дара от напасти.
