или…
— Они убьют нас? — ухмыльнулась Малунья потрескавшимися губами. — Ты думаешь, смерть это самое худшее для ведуньи?
— А что может быть хуже смерти?
— Глупенький, наивный Гриш… Оказаться в лапах Ямы. Это хуже. Намного. А если мы нарушим Договор, то ничем не будем отличаться от ведьм Дикого Гона, которые постоянно ходят по лезвию бритвы. Если мы поможем Гарону, то у нас будет два варианта: либо служить Яме, а это значит, опуститься так низко, что ведьмы Дикого Гона признают в нас сестер; либо стать игрушками Ямы. В первом случае, нам придется пройти по Тропе ведьм и посвятить остаток жизни кормежке Ямы заблудшими душами. Во втором… я даже подумать боюсь.
— Каурай не допустит! Он не отдаст вас этой Яме. Надо выбраться отсюда и рассказать ему. Он защитит вас!
— Дурак, — горестно прыснула ведунья. — Каурай — чертов опричник! В его обязанности входит следить за тем, чтобы ведуньи неукоснительно соблюдали Договор и не смели даже думать о том, чтобы соваться на Тропу ведьм. Карать тех, кто переступил черту и отдался на служение Яме. Это тоже часть Договора. Либо живешь как ведунья, колдуешь потихоньку и не высовываешься, либо пускаешься во все тяжкие — отдаешься в услужение Ямы, а взамен получаешь настоящую силу. Но тогда, рано или поздно, за тобой придет всадник с собачьим черепом. Опричник. Ты же не думаешь, что эта черепушка — просто украшение, не так ли?
— Нет… Я не спрашивал для чего он.
— О, это магический амулет, созданный для того, чтобы собирать души мятежных ведуний… Разве он не рассказывал тебе?
— Нет… — сглотнул Игриш. — Зачем опричникам собирать души ведьм?
— Как наказание, — провела языком Малунья по кровоточащим губам. — Уж не знаю, что опричники делают с душами, но едва ли это похоже на коллекцию бабочек.
— Ты боишься, что Каурай убьет тебя? Тебя?! За то что тебя вынудили помогать себе эти выродки? Под пытками?
— Мир жесток, Гриш. И несправедлив. Неужели ты до сих пор этого не понял? Либо мы выполним желание таборщиков и убьем десятки людей — и тогда станем ничем не лучше ведьм Дикого Гона. Либо Гарон посадит нас обеих на кол или еще чего похуже. Выбор у нас невелик, когда мы доберемся до Валашья.
— Но надо же что-то делать! Бежать!
— Тихо ты! — зашипела Малунья и прислушалась. Старая телега раскачивалась, скрипела и стонала, точно от боли, перекатываясь с одной кочки на другую. — Говори тише, стены любят развешивать уши… Бежать поздно. В таком состоянии мы далеко не убежим.
— Но…
— Единственный выход, — тяжело вздохнула она, прежде чем продолжить, — тебе убить Хлою. А потом и меня. Или наоборот, если желаешь.
— Нет! — ужаснулся Игриш.
— Да! — клацнула зубами Малунья. — Убить! Размозжить мне голову о стены, задушить, перерезать горло! Или ты обречешь нас на участь куда худшую! Стать смазкой для колов, как, говорят, любит выражаться князь Крустник, прежде чем насадить кого-нибудь на острие. Или подчиниться и стать Проклятой. Ни за что, Гриш! Ни за что…
Ее голос осел и сорвался. У Малуньи задрожали губы, она едва не разрыдалась в голос. Слезы скатывались по щекам, капали с подбородка, но она решительно стерла их о колено и посмотрела Игришу прямо в глаза — острым как кинжал взглядом.
— Нет времени на раздумья, Гриш, — сказала она голосом, задыхающимся от слез. — Либо ты станешь убийцей двух дур, либо убийцами станем мы… уничтожим целый город и дорого заплатим за это.
— Я не могу… — залепетал Игриш, пытаясь увернуться от ее взгляда. — Как я могу?.. У меня связаны руки… И вообще…
— Надо придумать, — сказала Малунья. Ее глаза лихорадочно забегали по полутемному помещению, пронизанному полосками яркого света. Игриш прикусил язык и с замиранием сердца следил за ней, пока она пыталась найти хоть что-нибудь, что можно использовать как орудие. Он молился Спасителю, чтобы ведьмочка ничего не нашла да так и оставила эту глупую затею, но…
— Ты можешь, — твердо проговорила Малунья и с трудом сглотнула, — откусить мне язык. И ей тоже.
— Что?! — похолодело у Игриша все внутри. Орудием оказался он сам.
— Откусить… язык… — она вновь провела своим алым язычком по губам, словно пробуя это слово на вкус. — Руки у нас связаны. Ногами нам тут тоже не помощники. Можно, конечно, попробовать выскочить на дорогу с расчетом, что они нас подстрелят, но Хлое явно не провернуть подобное. Да и идея эта провальная изначально. Поймают. На лошадях и с арканами — поймают сразу. И накажут. Сурово. Так что иного исхода нет.
Игриша трясло от одной мысли, что ему придется отгрызать ей язык собственными зубами. Его затошнило и он едва не выблевал то немногое, что ему удалось проглотить во время “обеда”.
Он справился со спазмом и энергично закрутил головой.
— Да, Гриш! Да! — повторяла она, стараясь поймать его бегающий взгляд. — Да, я прошу тебя, пожалуйста! Ради всех Святых и Смелых! Сама я не справлюсь… Это… слишком больно. Не заставляй меня делать все самой. Лучше ты.
— Драко… — искал он ниточку. — Если он узнает, что я сделал…
— Да, — кивнула Малунья. — Он искалечит тебя. Только и всего.
— Только и всего?!
Малунья снисходительно улыбнулась.
— Ты ему нужен. Он бережет тебя, чтобы поймать на удочку Каурая, если он еще жив. И только когда одноглазый появится, твоя жизнь будет в опасности. У тебя будет шанс выжить. У нас с Хлоей его нет. Только худший вариант. Поэтому у нас с тобой разные дороги.
Она замолчала и дала ему примирился с этой чудовищной мыслью. Убить их. Загрызть — и так спасти от участи куда худшей, чем смерть…
Но мальчик упорствовал. Он не мог сотворить такое с ней. Не хотел. Не должен. Это было невозможно. Ему же придется лезть к ней в рот. Касаться ее губами, своим языком, смыкать зубы и… Его снова чуть не вырвало, когда он представил как ее горячая кровь течет ему в горло и заливает подбородок.
Видит Спаситель, он был в ужасе, и ужасно хотел оказаться где угодно, хоть в котле у Сеншеса, лишь бы не смотреть сейчас в эти безумные роковые глаза.
Но Малунья была неумолима:
— Прошу… — проговорила она, часто моргая от слез, которые градом катились у нее по щекам. — Сделай это, Гриш. Это же так просто. Просто сомкни зубы и тяни со всей силы. Я постараюсь не кричать… — всхлипнула она и отвела взгляд. — Или хочешь, я отдамся тебе сначала?..
— Нет!
— Что так?.. Я тебе не нравлюсь?..
— Нет… В смысле нравишься, но ни за что…
