К слову сказать, Тэн И и Хорса как раз и стали свидетелями сего чудесного возрождения, ибо они выбрались — так же тихо и незаметно, как вошли в трюм, — на палубу, когда услышали и увидели страстное обращение жреца. Церемонный кхитаец, словно узрел самого Митру, смиренно стоял, неотрывно и благоговейно взирая на старца. Хорса, соблюдая вежество, находился рядом с Тэн И, с интересом посматривая то на сотоварища, то на митраиста, и размышлял о том, что же такого символичного видят в сем несомненно достойном, но уже весьма пожилом и довольно слабом человеке кхитаец и собрание сильных мира сего.
Одновременно Хорса поглядывал на море, прикидывая, когда пикты настигнут корабль в числе достаточном, чтобы безбоязненно идти на абордаж, и в мыслях советовался с великим Виттигисом, как бы избежать неизбежного. Легенды говорили, будто Виттигис стал тем, кем он в итоге стал, благодаря умению быть где нужно леопардом, а в ином месте — изворотливой ядовитой шеей.
Когда жрец упал, сраженный стрелой, и месьоры наконец-то зашевелились, Тэн И, забыв обо всем, опрометью бросился обратно в трюм и через несколько мгновений — или чуть больше, но проделал он все чрезвычайно скоро — появился вновь. Переодеться кхитаец, конечно, не удосужился, а потому выглядел по-прежнему эксцентрично. Должно быть, пикты, завидев Тэн И, немедля почли его за какого-нибудь колдуна и остереглись трогать прежде времени стрелой. В правой руке у кхитайца был арбалет, на боку — тул со стрелами, в левой руке — кожаный мешочек, в коем звенело и брякало нечто. Опять не уделив и толики внимания Хорсе, в некотором недоумении наблюдавшим за внезапным порывом своего высокоученого и многоумелого товарища, кхитаец бросился к еще не успевшему сокрыться вместе с носилками в подпалубное пространство Зейтулле, мягко остановил его и прошептал несколько слов по-турански, передавая лекарю мешочек. Туранец с интересом взглянул на Тэн И, принял мешочек, церемонно, несмотря на спешку, поклонился и ответил по-кхитайски. Надо думать, он знал, что сказать, потому что бесстрастное, ничего обычно не выражающее лицо Тэн И осветила лучезарная улыбка.
— Во имя Митры пресветлого и вездесущего! — В один голос рекли друг другу оба чудака и разошлись, очевидно, весьма довольные, исполнять свои насущные обязанности.
— Я бы посоветовал вам, мой друг, облачиться в приличествующую случаю одежду, — заботливо обратился к гандеру Тэн И, подойдя наконец к нему.
Вместо ответа Хорса похлопал себя крепкой ладонью по груди. Тихонько звякнула кольчужная броня.
— А меч у меня на поясе, — добавил гандер, обеспокоившись, что Тэн И забудет обратить внимание на подобные мелочи.
— Я бы взял еще щит, — несколько смущенно посоветовал кхитаец.
— Я не люблю щитов, — спокойно ответствовал Хорса. — Но вот шлем не будет вовсе бесполезен.
И он отправился в трюм, ступая величаво, как перед поединком чести, а не стычкой с пиктами.
«Наверное, месьор Хорса опять беседовал с месьором Виттигисом, — подумал кхитаец. — Как можно вспоминать об этом, несомненно, славном и храбром муже, но уж давно почившем, когда один из ликов Митры открыто взирает с небес, а святи человек провозвещает нам истину, и устами его глаголют уста бога!»
Гандер также не слишком задержался во чреве судна. Когда он вышел на палубу, на нем красовался железный клепаный шлем, покрытый ярко горящей на солнце медью. Вокруг головы, струясь вороненым длинным телом по медной поверхности, обвивался Черный Дракон гандеров. Распластанные лапы змея тянулись к вискам и переходили на личину, частично закрывавшую лицо Хорсы, так что открытыми оставались щеки и подбородок. Щита упрямый гандер так и не взял.
А пикты уже обложили неф со всех сторон и лишь ожидали команды своего предводителя, чтобы кинуться в решительную атаку. Корму по-прежнему охраняли зингарские солдаты как самая верная боевая сила «Полночной звезды». Вооружившиеся месьоры и их оруженосцы заняли нос и ближнюю к нему часть палубы. Вдоль бортов встали те, кого Гонзало отрядил отражать абордаж. Фрашку среди них не было, но загорелые надутые бицепсы моряков и стальные полосы страшных палашей в их руках внушали готовым умереть с честью некоторые сомнения в конечном печальном итоге боя: пираты — пускай и бывшие — ободранные, израненные и полуживые — спасались иной раз из таких крысиных дыр и выходили живыми из таких переделок, что сами крысы позавидовали бы.
Тэн И, спрятав свой узкий гнутый меч в ножны, вооружившись арбалетом, в мгновение ока вознесся на пять локтей вверх по вантам и оттуда, балансируя не хуже любого бывалого матроса, стал выслеживать того, кто был у пиктов главным.
— Месьор Хорса! — крикнул сверху кхитаец — гандер стоял в одном строю с матросами как раз под ним. — Осмелюсь спросить, не тяготит ли вас этот крик?
— Он не услаждает слух, — рек в ответ гандер. — Они идут мстить, даже не знаю кому и за что.
— Это тягостно, — согласился кхитаец. — Но замечу: когда идут мстить жрецы Цинь Ши Хуанди, вы не слышите ничего, но чувствуете, как мышь чует змею и боится, но не знает, откуда та ударит. Это много, много страшнее…
Договорить Тэн И не дали. Бесконечное «клукхту!» смолкло, нависла зловещая тишь, нарушаемая лишь воплями чаек, дравшихся из-за рыбы. Внезапно раздался дикий душераздирающий вопль с левого борта, и, мгновенно откликнувшись на него своим непонятным заклинанием, пикты, забрасывая на фальшборт лиановые веревки с крючьями или просто карабкаясь вверх по довольно высокому борту с помощью ножей и топоров, проявляя при этом удивительную ловкость и проворство, бросились на абордаж.
Но тот, кто отдал приказ к атаке, не ускользнул от взгляда кхитайца. Тощий и длинный костлявый пикт средних лет с редкой кудлатой бороденкой, стоя в полный рост, не шелохнувшись, скрестив на груди руки, в длинном каноэ с шестью молодцами в зеленых набедренных повязках, напрягал голосовые связки, широко открыв рот. Лицо его, кривое и отвратительное, было размалевано краской, но тем не менее легко было узреть, что кожа у него не сероватого оттенка, как у большинства пиктов, а грязно-землистого цвета. Собственно, более ничего, кроме тонких белых шерстяных одежд Хорса припомнить и заметить не успел: арбалетный болт как иголка в воск вошел крикуну прямо в кадык.
Вопль оборвался. Наконечник тяжелой стрелы вышел наружу у самого основания затылка, раздробив позвонок. Даже руками не всплеснув, колдун, как сноп, повалился за борт и камнем ушел под воду. Видя, что «большая лодка» не отстреливается, пикты утратили последнюю боязнь быть пораженными на расстоянии, за что и поплатились. Но удивителен был последующий поступок шестерых гребцов роскошного, покрытого крупной геометрической резьбой каноэ. Здоровенные детины, по сравнению с которыми даже бывший моряк Деггу, ушедший вместе с Конаном, не показался бы большим, вместо того чтобы принять участие в штурме, извлекли острейшие обсидиановые ножи и, выкрикнув нечто тоскливое, как вопль альбатроса, дружно, как по команде, пропороли себе грудную клетку точно там, где находится сердце. Кровь залила циновки, окрашенные в красное, зеленое и белое, и красивое дерево. Шесть молодых, только что дышавших жизнью тел валялись теперь на дне лодки в нелепых позах или свисали за борт, точно выпотрошенные тем же колдуном для гадания куры.
