Замкам здесь, видимо, не особо доверяли и на всякий случай связали Саше руки — хотя относительно гуманно, спереди. Но дотянуться зубами до узла не получалось.
Маузер забрали, а вот часы оставили на запястье. Решили, видать, что еще успеется. Ее вообще не обыскивали. Если б она спрятала на себе оружие, его бы не нашли. Но оружия не было. Сюда она пришла не для того, чтоб кого-то убить.
За дверью раздались приглушенные голоса и шорох. Петли скрипнули. Саша зажмурилась: вошедший нес масляную лампу, свет резанул привыкшие к темноте глаза.
— Ты живая тут, девонька? — голос женщины, немолодой. — Я воды тебе принесла.
Саша протянула вперед связанные руки и приняла глиняную миску. Едва удерживая ее, жадно выпила все, до дна. Это действительно была вода, холодная и чистая.
Женщина забрала опустевшую миску и вложила Саше в руки что-то другое. Сперва Саше показалось, что осязание обманывает ее. Но запах подтвердил: это был ломоть ржаного хлеба. Он еще хранил тепло печи. Пахло от него домом, безопасностью, детством — тем, что было давно утрачено.
Саша знала, что надо заговорить, установить контакт, но голод оказался сильнее. Женщина терпеливо ждала, пока Саша доест.
— Спасибо вам, — сказала наконец Саша, проглотив последний кусок. — Кто вы, почему вы здесь?
— Я из Христовых людей, — ответила женщина. — Мы чтим заповеди Христа, а Он сказал: кто посещает заключенного в темнице, тот посещает Его.
— Христовы люди, — что-то смутно знакомое. — Хлысты?
— В миру нас зовут так. Боятся нашего истинного имени. Ведь тогда придется признать, что Никонова Церковь от Христа отпала, а мы с Ним.
Саша попыталась припомнить, что слышала о хлыстах. Старая секта, распространенная… да, как раз в этих краях. Что у них там? Ритуальные бичевания, пляски какие-то, свальный грех… или, наоборот, они опаивают чем-то людей и оскопляют?
Вот только этого не хватало. Будто мало на войне всякой мерзости, теперь хлысты эти еще…
И все же пришедшая к ней женщина повела себя по-людски.
— Как вас зовут? — спросила Саша. — Для чего вы здесь?
— Моя община зовет меня матушкой, — ответила женщина. — Но для тебя это лишнее. Ты можешь называть меня Матроной Филипповной. А пришла я, чтоб кое о чем расспросить тебя.
Саша сжалась. Разумеется, всюду одно и то же. На что она вообще надеялась.
Она прекрасно знала, что женщины могут быть ничуть не менее жестокими, чем мужчины. Ей приходилось встречать людей, не верящих в это. Некоторые из этих людей были уже мертвы.
— Да ты совсем озябла, девонька, — Матрона сняла с плеч пуховый платок и укутала им Сашу. Этот материнский жест разительно не вязался со всем, что происходило здесь. — Не бойся меня. Многое здесь опасно для тебя, но только не я. Я буду спрашивать, а ты вольна отвечать или нет. Как сердечко подскажет тебе.
Женщина села прямо на земляной пол напротив Саши. В мерцающем свете масляной лампы лицо Матроны было похоже на лики старых икон: сухое, туго обтянутое бронзовой от загара кожей, почти лишенное морщин. Саша не могла понять, сколько же ее собеседнице лет. Точно больше сорока, но насколько больше? Пятьдесят, семьдесят?
Пахло от нее воском и сухими листьями.
— Я должна расспросить тебя о твоих снах, — сказала Матрона. — Были ли тебе видения?
— Ч-чего? — спросила Саша через несколько секунд.
Матрона чуть улыбнулась.
— Вы, мирские, не понимаете значение снов. Через них Сударь Святой Дух говорит с нами, грешниками.
Саша проморгалась. Наверно, беседу следовало прекратить. Но ведь пустили же эту сектантку к запертому в подвале комиссару. Значит, Антонов почему-то считается с ней. Возможно, она действительно обладает каким-то влиянием. А Саше терять уже нечего.
— Хорошо. Хорошо, Матрона Филипповна, я вам расскажу о своих снах. Но давайте так: вопрос за вопрос, ответ за ответ. Скажите мне сперва: что с моими людьми? Их накормили?
— Я распорядилась, — ответила Матрона. — Мы знаем, что такое голодные солдаты и чем это может обернуться. Их накормят. Тем же, что едим мы, это самая простая пища, постная. Но голодными они не останутся.
Саша перевела дух и продолжила:
— Среди наших многие ранены. У вас есть врачи, сестры милосердия, лекарства?
— Девонька, — укоризненно покачала головой Матрона. — Это ведь второй твой вопрос, а на мой ты так и не ответила.
— Да, действительно, — Саша зажмурилась, пытаясь переключиться. Как можно говорить о каких-то там снах, когда ее люди умирают без помощи в эту самую минуту! Мелькнула мысль насочинять чего-нибудь, но она не была уверена, что эта Матрона не распознает ложь. От предводительницы сектантов всего можно ожидать. — Мне снится человек, с которым мы некоторым образом связаны. Наяву у нас с ним не может быть ничего общего, не должно быть… хоть и было. Во снах все иначе, там мы с ним вместе, и даже не как, ну, мужчина и женщина, там что-то более важное. Мы словно друзья, мы очень близки, понимаете? Две части целого. Я не могу потом вспомнить, о чем мы говорим. Помню только, что все это удивительно легко и совершенно безопасно. Солнечный свет, поле, цветы… И просыпаюсь я с ощущением, будто что-то невероятно ценное навсегда утрачено.
— Видения рая, — кивнула Матрона. — Многим такие посылаются. А кто этот человек?
— Полковник Щербатов, начальник Охраны государственного порядка.
— Антихрист.
Да она же, с тоской поняла Саша, сумасшедшая. Вот почему только один человек здесь ведет себя по-людски, и тот сумасшедший вконец. Впрочем, это естественно. Кто еще в эти времена отдаст кусок хлеба чужому ненужному без пяти минут покойнику.
— Да какой он Антихрист, — возразила Саша, с запозданием вспомнив, что спорить с сумасшедшими бессмысленно. — Ну, мерзости всякие у них там. Но чтоб прямо Антихрист, это чересчур.
— Антихрист, — спокойно повторила Матрона. — Ваша красная власть была безбожная. Как и царская власть допрежь. Всякие времена — последние, и всякая власть — от дьявола. Но ни вы, ни царь, по крайности, не разрушали Россию, последнюю обитель Христа на земле. Не продавали ее по частям ее врагам. Вот с вами, мирскими, всегда так: ты навроде умница-разумница, а самого главного не видишь. Впрочем, прости меня, грешницу. Заболталась, а на вопрос твой не ответила. Ты печешься о своих и, быть может, не совсем еще пропащая. Да, есть тут у нас бывший земский врач, и есть два фельдшера. Есть женщины, сведущие в лечении ран и болезней. Я могу прислать их к твоим. Но только если ты сперва расскажешь мне все о своем завете с тем человеком.
Саша пару секунд колебалась. Эта юродивая, возможно, была врагом; но едва ли серьезным. А тот, о ком она спрашивала, был врагом совершенно точно, и крайне опасным. Давать слабым оружие против сильных — не в том ли работа комиссара? Тем более когда от этого зависит, получат ли ее люди помощь — всю, какую она может им отсюда дать.
И Саша стала рассказывать. Говорить сперва было трудно — живот сильно болел после удара, боль иногда отдавалась в груди; но скоро Саша увлеклась и позабыла об этом. По привычке она пыталась помогать себе жестами и всякий раз с удивлением обнаруживала, что руки связаны.
Рассказала о том, как встретила в Петрограде умирающего человека и вытащила его с того света, охваченная смесью сострадания и азарта. О случайном налетчике, едва не порешившем ее, которого Щербатов убил, скрепив их связь кровью. О полных невозможного счастья снах, преследовавших ее с тех пор — и его, как она позже поняла, тоже. Об их следующей встрече, где каждый из них пытался уничтожить другого и ни один не смог. О… да гори оно все в аду, о той ночи, о преступно короткой летней ночи, когда столько запретов было нарушено — и это ничего, ничего не изменило.
Саша ожидала, что трудно будет объяснить Матроне суть месмерических техник. Однако оказалось, что та была знакома с неким их подобием. Месмерическую связь она называла заветом, а связанных ею — завещанными или завещавшимися друг другу.
