Когда источаемое камнем сияние стало почти не переносимым для глаз, каменная змея ожила, очнулась от спячки. Гибкое тело гада взблескивало изумрудной чешуей, глаза мерцали желтыми огоньками. Зеленый диск испустил тонкий луч в центр круглого гнезда, в котором нежилась змея. И живое сверкающее кольцо, символ Бесконечности, завертелось, как колесо, вокруг световой оси. С каждым оборотом движение его становилось все стремительней, и вскоре все мелкие черточки слились, нельзя было различить ни чешуек, ни глаз. Воздух вокруг жертвенника сгустился, запульсировал. Какая-то невидимая сущность лопнула и рассыпалась с мелодичным звоном бьющегося стекла. Крышка шкатулки распахнулась сама собой, и все вокруг затопил свет, такой нестерпимо яркий, что чародей и его ученик невольно заслонили глаза руками. Ярость света, казалось, пошла на убыль, но тут новый сноп лучей вырвался из недр шкатулки. После трех мощных вспышек свечение угасло. Теперь можно было отнять ладони от лица и разглядеть содержимое шкатулки. В ней лежал обрывок пергамента с ладонь величиной. Всю поверхность клочка покрывали начертанные кровью руны.
Старец простер вперед руки, повернув кисти так, чтобы ребра ладоней были обращены вниз. Обрывок пергамента взмыл с камня и замер в воздухе посередине между ладонями и на одинаковом расстоянии от шкатулки и зеленого диска. С четырех сторон в него вонзились спицы лучей — зеленого, испускаемого диском, голубого, протянувшегося от шкатулки, и двух красных, которые излучали ладони колдуна.
Вся фигура старца выдавала невероятное напряжение: синие жгуты вен отчетливо проступили под полупрозрачной желтоватой кожей рук, жилы на шее мучительно натянулись, рот был безобразно ощерен, а челюсти стиснуты так, что, казалось, еще чуть-чуть — и зубы раскрошатся. Лицо побелело, покрылось испариной.
Наконец судорожные усилия принесли видимые плоды. Скрещение лучей распылило пергамент, который растворился в воздухе, не оставив после себя даже кучки пепла. В тот же миг шкатулка захлопнулась, зеленый диск взлетел на прежнее место. Руки мага бессильно опустились, по телу его пробежала судорога, оно покачнулось. К счастью, Отмар был наготове и не дал старцу упасть.
Взвалив на спину тело больного, молодой гандер потихоньку спустился вниз по лестнице и снова уложил учителя в постель, а потом поднес к его губам чашу с водой, в которой растворил пару капель красноватой маслянистой жидкости из крохотного костяного флакончика, явно кхитайской работы. Тяжелые веки поползли было вверх, но упали, и понапрасну шевелились синюшные губы. Изо рта вырывалось только мычание.
— Не надо, не терзай себя, учитель, — взмолился Отмар. — Сейчас снадобье подействует. Клянусь Митрой, разве нельзя было просто спалить пергамент в огне?
— Нельзя, мой мальчик, — прошептал чародей, к которому наконец вернулась способность говорить. — И ты знаешь это не хуже меня. Среди тех, кто владеет Тайными Искусствами, найдутся способные прочитать и то, что было предано огню. Я не мог оставить даже пылинки.
Старец умолк. Отмар вглядывался в его застывающие черты, ловя последние проблески жизни. Когда молодой гандер уже пришел к убеждению, что смерть навеки сомкнула бледные уста учителя, они снова задвигались:
— Там, в сундуке, деньги. Не так уж много, но хватит тебе, чтобы уйти в мир и начать жизнь заново. Ты узнал от меня достаточно. Умеешь исцелять, толковать небесные знамения. Довольствуйся этим. Можешь отправиться в Офир. Люди там незлобивы и щедро платят за услуги. Здесь, на севере, ночи долги, мраку и холоду нет конца. Душа цепенеет и ввергается во власть тяжелых и бесплодных исканий. Ростки мысли слабы и скудны, как всходы на здешних полях. Про…
Отмар так и не узнал, хотел ли учитель проститься, или попросить прощения. Как видно, душа чародея торопилась продолжить прерванный полет через черное пространство. Может, она уже слилась с огненной стихией и стала частицей Вечного Блага?
Близость мертвого тела до сих пор не внушала Отмару суеверного страха, но вдруг он почувствовал, что задыхается, что знакомые с детства предметы стали чужими и враждебными. Почему-то померещилось, будто его замуровали заживо. Серые стены ползли, чтобы сдавить и расплющить. Отмар рванул ворот рубахи, обвел комнату диким взглядом и бросился к лестнице. Он слетел вниз так стремительно, что только чудом не сломал шею, и всем телом навалился на дверь, но та не поддавалась. Струйка холодного пота пробежала между лопаток, волосы на затылке зашевелились, и Отмар завопил от ужаса, а потом стал биться в дверь, как обезумевшее от смертной тоски и ярости животное.
Неизвестно, сколько бы он так бесновался, не отрезви его резкая боль от удара о железо. Засов! Как глупо ломиться в дверь, которую сам же и запер. Отмар отодвигал металлический стержень очень медленно, желая доказать себе, что справился с паникой, но руки все-таки предательски дрожали.
Холодный ветер обжег лицо и прогнал наваждение. Удушье и ужас отступили, не проходила только дрожь, которая сотрясала все тело. Отмар привалился спиной к ледяным сырым камням и жадно хватал ртом воздух. Какой позор… Хорошо хоть старик не видел. А может, видел? Что, если он догадался?.. Глупости… Конечно, учитель мог прочитать любую мысль, однако никогда не давал себе труда. То ли брезговал, то ли был слишком занят своими думами, чтобы интересоваться чужими.
«Мой бедный мальчик», «мой верный Отмар»… Чистый душой и слишком заурядный, чтобы воспарить к тем хрустальным высотам, где витает мысль его наставника. Очень преданный, но недостаточно умный. Такому нипочем не снять заклятия с заветного ларца, не прочитать руны на пергаменте.
Значит, исцелять и толковать небесные знамения? Почему бы и нет. Для начала. А потом? Потом «бедный Отмар» не побоится перешагнуть порог, о который споткнулся старый безумец. Все дело в крови, благородный Майнольф. У рожденных на охапке гнилой соломы кости покрепче и шкура погрубее. Они не воротят нос от того, что дурно пахнет для высокородных мечтателей. Юный барон забавлялся охотой, потом тешил свою спесь, вспарывая животы и снося головы на поле брани, затем вообразил, что влюблен без памяти, а когда красотка оставила его в дураках, ударился в умствования, заточив себя в башне. И это тоже было развлечение, игра, попытка исцелить раненую гордыню. Надо не врать хотя бы самому себе и желать по-настоящему, неистово, безоглядно. Те, у кого все есть от рождения, не умеют желать.
В одном старик прав: Черный лес не лучшее место под небесами. Вся жизнь прошла в глухих стенах возле человека, который мнился полубогом, а на самом деле был ничем не лучше прочих. Можно ли верить тому, что знаешь только с чужих слов? Со слов выжившего из ума старика, который не видит ничего у себя под носом. «Чист душой»… Какая уж тут чистота, если от одного шороха женских юбок, от случайного взгляда любой шлюшки голова идет кругом? Если стыдишься убогой одежды и завидуешь, бешено завидуешь богатству, власти, телесной мощи, красоте. Нет, чтобы судить о людях, Добре и Зле, надо все перепробовать, примерить все личины.
