Пир начался с красного туранского, а продолжился белым аргосским и розовым бритунским. Воспоминания, как и вино, лились рекой. Говорил, впрочем, один только Хаврат, за последние годы намолчавшийся вдоволь. Гость слушал, пил, иной раз усмехался, иной раз хмурился, но так и не вскричал подобно хозяину: «А помнишь?..» Конечно, он помнил все, только не привык говорить об этом вслух. И девушка… Следовало бы не медлить, выспросить у нее, кто она и чем прогневала жителей туранской деревушки, да пристроить ее где-нибудь здесь, в Кутхемесе, — время не стояло на месте, не ждало, пока Конан наговорится со старым другом и выпьет все его запасы. Дал Богини Судеб — то, о чем он не хотел помнить, — уезжал в дорожном мешке Леонардаса все дальше и дальше…
Постепенно Хаврат терял нить воспоминаний, путал имена и времена, все чаще наливал в свой кубок вина и к ночи иссяк: рот его захлопнулся, тяжелые руки упали на колени, голова опустилась.
Конан перетащил тушу бывшего соратника на тахту. Тоска, охватившая его вдруг, была сродни резкому северному ветру, от которого холодеет не только тело, но и душа. На миг в глазах стало темно. Глухо, словно загнанный зверь, рыкнув, варвар замотал головой, отгоняя непонятные ощущения, рвущие изнутри. Так ушедшая юность напоминала о себе, но он не знал этого, не понимал.
Вино, вливаясь в глотку, гасило чувства; несколько вздохов спустя ему показалось, что наоборот — разогрело, и сердце, такое большое и такое спокойное, ныло, будто в ожидании чего-то странного, далекого и неприятного. Но на то он и был киммерийцем, чтобы не давать воли душе. Зло усмехнувшись, сжав кулаки, Конан выплеснул остатки вина из бутыли в кубок, выпил и обратил взор на девушку.
До сей поры она сидела молча, не поднимая глаз ни на него, своего спасителя, ни на его товарища. Сейчас, как бы почувствовав то, что с ним произошло, смотрела прямо в глаза. Он удивился про себя цвету ее небольших, но очень красивых, широко расставленных глаз. Вкруг не черного, но темного и словно потухшего зрачка проходила светлая, чуть зеленоватая полоска, затем переходящая в чисто зеленый — так море, при ясной погоде светлое вдалеке, к берегу темнеет до черноты. Конан и ей налил еще вина, подвинул к тонким рукам блюдо с окороком и острым своим кинжалом отхватил толстый кус хлеба.
— Зачем?.. — прошелестела она вдруг, не опуская глаз.
Он в долю мгновения понял, о чем она, а поняв — взъярился.
— Зачем? — Пальцы его крутанули изящную ножку кубка так, что вино выплеснулось из него на стол. — Тебе что ж, так хотелось потешить тех ублюдков? Или Серые Равнины тебе нравятся больше, чем жизнь?
— Я не была на Серых Равнинах, — покачала она головой.
— А я был! — отрезал он и чуть смутился, ибо слукавил. Он был рядом, в волоске, но не там. И прибавил мягче: — Не думаю, чтоб тебе там понравилось. Сплошной туман, зябь да уныние. И мужчина там вовсе не отличается от женщины, и вина нет, и мяса.
Перечислив то самое необходимое в жизни, чего нет и не может быть никогда на Серых Равнинах, Конан решил, что выполнил свой долг, объяснив девушке, почему не надо туда торопиться. К его удивлению и раздражению, она прикрыла глаза, явно не соглашаясь с его уроком.
— Ну что еще? — зло спросил варвар. Терпением он и прежде не отличался, а теперь, ночью, усталый и больной от странных проделок души, тем более не желал тратить время на пустую болтовню, каковой он считал все слова, кои не касаются дела.
— Я заслужила смерть, — тихо, без всякого чувства сказала она.
— Да что ты знаешь о смерти? — В бешенстве Конан швырнул кубок об стену. — Огонь не успел коснуться тебя языком — а язык у него жгуч, как кнут у палача; последний вздох ты молила бы всех богов вернуть тебе жизнь! — Варвар сплюнул и, подняв глаза вверх, обратился к Крому: — Кром! Отчего ум у женщины так короток? Отчего не умеет она ценить то, что есть, а всегда хочет чего-то еще?
То ли вино перепутало явь и сон, то ли суровый северный бог снизошел наконец к своему неугомонному сыну, но тут вдруг Конану послышалось раздраженное шипенье, более напоминавшее скрип колеса, чем голос истинного Крома:
— А ты, Конан? Всегда ли ты довольствуешься тем, что есть?
— Всегда, — решительно ответил варвар, ничуть не удивившись тому, что за тридцать один год его существования на земле Кром впервые решил вступить с ним в беседу.
— Ложь!
Даже киммерийскому богу Конан не мог позволить такого обращения.
— Ты, старик! — крикнул он в потолок, стараясь, чтоб голос звучал издевательски. — Сиди в своих тучах и помалкивай! Не то…
В этот момент взгляд варвара случайно упал на окно, залепленное звездными бликами. Дикий рев потряс дом Хаврата: лопнуло стекло в прекрасной бронзовой лампе, слетели бутыли со стола, и сам хозяин, пробудившись, в ужасе подпрыгнул на тахте и скатился на пол. Только девушка была столь же невозмутима, как и прежде. Она перевела взор на окно, желая узнать, что там так сильно потрясло ее спасителя, но кроме хитрой длинноносой физиономии — ничуть не страшной — ничего не увидела.
Между тем Конан вскочил и ринулся к двери. Физиономия за окном тотчас исчезла. Миг спустя тишину улицы разорвал все тот же рев, но теперь к нему прибавилось еще и жалобное верещанье, интонациями несколько напоминавшее голос Крома…
Еще через несколько мгновений все стихло. Девушка, переглянувшись с Хавратом, посмотрела на дверь, почему-то уверенная в том, что сейчас войдет ее спаситель. Так оно и вышло: отворив дверь пинком, на пороге показался Конан. Лицо его было перекошено от гнева. Правой рукой он утирал пот со лба, а левой держал за шиворот лохматого парня, того самого, чью физиономию девушка видела в окне.
Швырнув парня в угол, варвар снова сел к столу, налил себе вина и залпом выпил.
— Нигде нельзя скрыться от этого змееныша, — чуть успокоившись, но все равно злобно произнес он. — Слышишь, Хаврат? Таскается за мной как привязанный! А тут вздумал еще шутить с моим богом! — Конан перевесился через подлокотник кресла и вперил угрожающий взор в потрепанного, сжавшегося, но, кажется, не так уж и испуганного лохматого. — Клянусь Кромом, голос коего ты нам тут изобразил, шут! Другого раза посмеяться у тебя не будет — сразу башку снесу!
— Я понял, понял, брат… — закивал головой лохматый, выползая из угла. — Можно?
Тонкая рука его протянулась к столу и уцепила порядочный ломоть окорока. Жуя мясо, парень уселся на край тахты, подальше от Конана, и с любопытством посмотрел сначала на хозяина, потом на девушку.
— Как звать тебя, дружище? — вежливо обратился он к Хаврату.
