— Ну что ты, это действительно смешно, признай это, — говорит Сисси. Она поворачивается ко мне, и я вижу на ее лице неприкрытые эмоции, которым она с легкостью отдается. Улыбаются ее глаза, ее губы, ее нос, ее скулы, ее лоб, и эта улыбка словно проливается в мир, наполняя его светом, как солнце. Она звонко смеется, прикрывая в восторге глаза.
В этот момент и во мне просыпается что-то, что я считал давно потерянным. Смех прорывается наружу помимо моей воли; утробный и хриплый от того, что им давно не пользовались, он пробивает себе дорогу сквозь сведенные судорогой голосовые связки. И мое лицо — не знаю, как это по-другому описать — раскалывается, как скорлупа сваренного вкрутую яйца. Улыбка искривляет мой рот, продолжает расти. Я чувствую, как кусочки маски спадают с моего лица, словно облупившаяся краска со стены. Я смеюсь громче.
— Что это было? — спрашивает Джейкоб. — Как будто горилла пернула.
Они смеются еще громче, и к их смеху присоединяется мой — утробный, хриплый, но такой же свободный и беспечный.
* * *
Я ухожу из Купола не потому, что мне этого хочется, а потому, что должен. Не то чтобы Купол вот-вот закроется — нет, после вчерашнего я не собираюсь рисковать, и у меня есть еще как минимум пятнадцать минут. Мне надо возвращаться, чтобы как следует поспать. Как следует проспать эти два оставшихся часа, во всяком случае. Последние несколько ночей мне пришлось нелегко, и существует серьезная опасность даже не того, что я усну на балу, а того, что потеряю бдительность перед всеми этими гостями: зевну, нахмурюсь, кашляну. Нельзя расслабляться в такой важный момент. Надо продержаться еще пару ночей. Как только я смогу провернуть свой номер со сломанной ногой, я буду дома и на свободе.
После еды и воды дорога до библиотеки кажется короче, чем обычно. То, что раньше было серьезным маршрутом, превратилось в небольшую прогулку. Даже с учетом веса трех полных бутылок, я прохожу половину пути, прежде чем…
А это еще что?
Вдалеке появляется движущаяся точка. Прямо перед зданием Института. Не точка, скорее расплывчатое пятно. Кто-то бежит. Ко мне.
Я застываю на месте. Спрятаться негде. Нет никаких валунов, за которыми можно укрыться, никакой ложбинки, в которую можно нырнуть. Должно быть, это животное, заблудившееся в Пустоши. Но почти невозможно увидеть дикого зверя так близко — они выучились не подходить к жилью.
«Лошадь», — говорю я себе. Должно быть, это лошадь сбежала из конюшни. И тут вспоминаю, что мне говорил сопровождающий: в Институте не держат лошадей из страха, что геперы могут воспользоваться ими для побега. В редких случаях, вроде этого бала, когда гости прибывают верхом и в экипажах, лошадей надежно запирают.
Точка приближается, и я понимаю, что это не лошадь и не дикое животное.
Не думаю, что меня заметили. Пока. Я быстро падаю ниц, стукаясь подбородком о твердую, покрытую коркой землю пустыни.
Это, должно быть, один из охотников проверяет выданное ему снаряжение: солнцезащитный плащ или крем. Судя по капюшону вокруг головы — плащ.
Тут я понимаю его намерения.
Геперы. Он бежит к геперам, надеясь добраться до них прежде, чем они окажутся под защитой Купола, и сейчас, когда солнце светит уже не так сильно и Купол через несколько минут закроется, у него есть шанс.
Тут дверь Института с силой распахивается, и кто-то выбегает оттуда, как лошадь на скачках. Он движется с чудовищной скоростью. Так, что его почти не видно. И движется к деревне геперов. Или ко мне. Я лежу прямо у него на пути.
Фигура в плаще бежит изо всех сил — я вижу, как она раскачивает локтями и с какой силой ее ноги ударяются о землю. Но вторая фигура, только что появившаяся, бежит куда быстрее. Она уже успела покрыть половину расстояния между ними. Секунд через десять, не больше, они оказываются так близко от меня, что я могу их разглядеть.
В плаще Пепельный Июнь — ее острый подбородок, который невозможно не узнать, виден в тени капюшона. С ней что-то не так. Но мое внимание тут же переходит к другой фигуре, почти поравнявшейся с ней. Это Мясо. Он выглядит странно и пугающе. Все его тело покрыто толстым слоем солнцезащитного крема — жирный, отливающий желтизной крем кажется украшением на торте. Он совершенно обнажен — для скорости? — если не считать черных очков, плотно прилегающих к глазам.
Я вскакиваю, роняю бутылки с водой и бегу со всех ног. Не к библиотеке — она слишком далеко, — к Куполу. Я притворюсь, что присоединился к охоте, что бегу вместе со стаей. Только так мне удастся объяснить, как я оказался снаружи. Да, у меня нет ни плаща, ни крема, но я надеюсь, что всем будет не до того.
Кажется, получилось. Пепельный Июнь пробегает мимо меня, тяжело дыша. Плащ не работает, солнце добралось до нее. Спустя несколько секунд мимо проносится Мясо, исходящий от него запах крема едва не сбивает с ног. Никто не произносит ни слова. Сейчас мы соперники. В Охоте побеждает сильнейший, а не самый дружелюбный.
Тут солнце выходит из-за тучи, и его лучи падают на Пустошь, играя в дымке над ней. Но для Пепельного Июня и Мяса это не дымка, это душ из кислоты. Пепельный Июнь падает на колени и остается лежать бесформенной кучей одежды. Мясо начинает спотыкаться. В закатном свете крем на его теле отливает жутковатой желтизной. Но он не останавливается.
Я бегу за ним. Теперь я чувствую не только запах крема. Пахнет горящей плотью. От крема нет никакой пользы, солнце проникает сквозь него. Мясо слабеет, я нагоняю его, он не сумеет добраться до Купола. Я оглядываюсь. Пепельный Июнь превратилась в кучу одежды, плащ оказался бесполезным.
На солнце наползает новая туча. Мясо возвращается в форму. Пепельный Июнь остается лежать без движения.
В деревне геперов все замерло. Я достаточно близко, чтобы видеть, что все двери и окна закрыты. Сисси выскакивает из хижины, поспешно завязывая вокруг тонкой талии пояс с кинжалами. Из хижины к ней тянутся руки, пытаясь ее удержать, не пустить, но она отталкивает их и бежит навстречу Мясу и мне. На лице у нее застыло выражение, в котором смешиваются решимость и страх, в руках сверкают кинжалы, пульсируя в такт с ее бешено бьющимся сердцем.
Ее появление возвращает Мясу силы. Он с еще большей скоростью несется к деревне. Даже в таком состоянии он должен понимать, что скоро возврата не будет. Сейчас он еще может вернуться в безопасность Института, пусть не невредимым, но по крайней мере живым. Однако если он продолжит бежать, все кончено.
С самоубийственной решимостью Мясо дергает головой назад, продолжая нестись к деревне, и шипит сквозь клыки. Он идет к геперам. Будь что будет, но он идет к ним. Плевать на солнце, он ворвется в деревню, сломает окна и двери, растерзает геперов в клочки, вонзит зубы в их мягкие податливые шеи, пусть даже солнце жжет его кожу и плавит ее, словно воск, пусть его глазные яблоки взорвутся и зальют расплывающееся лицо стеклянистым соком. Не важно, что лучи в конце концов победят, что он превратится в лужицу гноя — если он умрет, держа в руках гепера, с кровью гепера на губах. Какая смерть, пусть ее и не назовешь мирной.
