все то же самое старье, слишком громоздкое, чтобы оно пылилось в самом ломбарде, — Томас был совершенно подавлен и разбит. В святая святых он не пускал никого и никогда, и вторжение постороннего расценивал, как дурной знак. Его дело давно наладилось, определенная репутация давно сложилась, и вот, в один момент из-за терок в «крыше» все пошло по известному адресу. Слухи в Анрии распространяются очень быстро, а значит, уже к утру последняя шестерка, блохастая псина будет знать, что неприступный ломбард на Тресковой оказался не таким уж и неприступным, и его обнес всего один залетный фраер. Уложив при этом пару головорезов Вриза и не моргнув даже глазом. Толстый Том мстительно представил, как рассвирепеет Виго, когда узнает об этом. Представил, что Вриз сделает с сигийцем, если и когда тому хватит тупости не только не исчезнуть из Анрии, но еще и припереться к Виго в гости. Это несколько согревало душу. Давало надежду на сладкое отмщение за все то унижение, которому ломбардщик только что подвергся. А если — ну, просто если, потому что это в общем-то невозможно — допустить, что сигиец каким-то неведомым способом уработает еще и Виго, тогда рассвирепеет сам Штерк. И тогда…
Но это будет тогда. А сейчас сигиец стоит сзади, у него в руке кинжал, с острия которого на пол капает кровь, а что творится в башке с каменной мордой, знают только дьяволы Той Стороны. Томас никогда в своей жизни не молился, но сейчас молча взывал к Единому, чтобы сигиец не передумал. И даже клятвенно пообещал себе, что, если все образуется, сходит в церковь. Правда, он и не представлял, что там нужно делать для спасения души, но надеялся, что объяснят.
— Вот твоя железяка, — ломбардщик указал на ножны с мечом, одиноко лежащие на полке стеллажа вдоль шершавой стены, углов которой не было видно за плотным слоем паутины.
Сигиец мягко оттолкнул Тома, подошел к стеллажу, взял меч, выдвинул из ножен, увлеченно разглядывая лезвие.
— Может, еще чего изволишь? — потирая шею, проговорил ломбардщик. — Дам скидку… как хорошему клиенту.
— Нет, — ответил сигиец и вогнал меч в ножны с щелчком, от которого Томас невольно вздрогнул.
— Ну и ладно тогда. С тобой, кхм, приятно иметь дело.
Сигиец скосил на него серебряные бельма, в которых предостерегающе отражалось пламя свечи в руке Толстого Тома.
А потом молча вышел из хранилища.
Томас осмелился показать нос из-за двери лишь тогда, когда услышал, как невообразимо далеко печально звякнул колокольчик. Ломбардщик вышел в закуток, поставил на прилавок подсвечник и потер ладонями лицо. Затем, шмыгнув носом, взглянул на трупы, лежащие в лужах натекшей крови. Томасу показалось, что они уже начали вонять. И очень скверно.
Когда в ломбарде прозвучал выстрел, Бруно от неожиданности выронил сигару. С одной стороны, это даже не удивило. Наоборот, он бы удивился, если бы чего-то подобного не произошло. С другой, у Бруно внутри все сжалось в приступе паники. Когда риназхаймские спросят — а они обязательно спросят, — кто пристрелил их любимого ломбардщика, местные же первыми укажут на подозрительного типа, который стоял напротив ломбарда и отсвечивал серым сюртуком и цветастой рубашкой под ним.
— Еб твою мать… — протянул Маэстро одними губами, кутаясь в сюртук и затравленно озираясь по сторонам.
Было и кое-что положительное от выстрела: компания, то и дело голодно посматривающая на Бруно, сразу потеряла к нему всякий интерес. А когда в мутных витринах ломбарда сверкнула ослепительная вспышка, немногочисленные еще ночные обитатели Тресковой начали несмело стягиваться к дверям.
Маэстро решил не мешкать.
Тихо попятился в проулок между дворами, растворяясь в быстро сгущающихся сумерках, а потом развернулся и дал деру задними дворами.
По пути его облаяли дворняги, одна из которых посчитала своим собачьим долгом вцепиться Бруно зубами в пятку, за что Маэстро с разбегу саданул ее носком туфли по морде и даже не оглянулся на заскулившую шавку. Затем под ноги бросился шальной, оглушительно заоравший котяра, которому Бруно отдавил хвост в потемках. Затем Маэстро пьяно обматерил мужик, которому тот помешал обжиматься под деревом и лезть под юбку не самой трезвой девке. Едва не схлопотал от дородной хозяйки, снимавшей просохшее белье, за то, что не рассчитал и запутался в белой простыне, которую со зла сорвал с себя и бросил в пыль. А потом, слыша за спиной всю богатую палитру экспрессивной менншинской речи, Бруно перемахнул через невысокий деревянный забор, опасно задрожавший под его весом, — поразительно и удивительно грациозно по собственным меркам. Такой прыжок он не исполнял и не исполнил больше никогда в жизни. Выбежал на параллельную Тресковой улочку, по которой загремел туфлями. Бруно бежал, чувствуя, что вот-вот выблюет легкие или кончится на месте от сердечного приступа, но и не думал останавливаться, пока силы не покинули.
Маэстро, держась за сердце и задыхаясь, доковылял до просвета между закрытыми лавками, завернул за угол, оперся о холодную стену и согнулся пополам. В глазах плыло, в груди болело, в боку — кололо, а ноги гудели так, словно мышцы вот-вот лопнут. Староват он стал для таких пробежек. В детстве за ним не мог угнаться ни один жирный пекарь, с лотка которого стайки анрийских мальчишек по отработанной веками схеме хватают свежие булки. А сейчас Бруно оказался в шкуре такого же пекаря, и желание смеяться над неуклюжими толстяками пропало. Даже стало немного стыдно за детство.
Маэстро сплюнул вязкую слюну, сипло втянул воздух, которым никак не мог надышаться, тяжело разогнул спину.
Он почувствовал необходимость обернуться.
— Еб твою м-мать! — бессильно выдохнул он и отшатнулся, утирая рукавом рот.
Сигиец бесшумно зашел в проулок, держа на сгибе локтя неказистую железяку в ножнах.
— Ты не остался там, где просил, — сказал он.
— Да пошел ты, а? — мученически простонал Бруно, сглатывая ободравший пересохшее горло ком. — Ни дня прожить не можешь, чтоб кого-то не захуярить⁈ Не мог по-тихому⁈
— Нет.
Своей односложной категоричностью сигиец умудрялся достигать поразительной многозначительности своих ответов, и это уже выводило Бруно из себя.
— Ты понимаешь, что убьют? — одышливо просипел он, держась за сердце. — Обоих!
— Почему?
Бруно истерично заржал, но тут же заохал от боли в боку:
— Он… он только что пристрелил Толстого Тома и спрашивает, почему мы, блядь, покойники⁈
— Не пристрелил, — возразил сигиец. — Он жив.
Бруно недоверчиво уставился на него, покосился на меч, лежащий на сгибе локтя, как будто даже подозрительно светящийся в сгущающейся темноте анрийских улиц.
— А железка откуда? — спросил Маэстро.
— Договорились.
Бруно недоуменно моргнул и вдруг разразился нервным смехом:
— А, ну… ну молодец! Быстро учишься. Вот, уже научился с людьми договариваться, а не сразу их убивать. Еще немного — и за человека сойдешь, — Бруно осекся и добавил серьезно: — Только почему я тебе не верю?
— Не знаю.
— Ты ж пальбу устроил на всю Тресковую, вот почему! — не выдержал Маэстро.
— Напали, — сказал сигиец.
— Кто?
— Люди Виго ван дер Вриза.
Бруно в буквальном смысле прикусил язык, ожидая услышать что угодно, только не что-то подобное. Он догадывался, что все закончится плохо, но насколько плохо — даже представить не мог.
— И ты об этом знал? — Бруно почесался за ухом.
— Да.
— Так на кой ты поперся в этот херов ломбард, раз знал, что тебя там ждут⁈ — взорвался Бруно, размахивая руками.
Сигиец молча взглядом указал на меч.
— Неужто кусок железа стоит того, чтобы ссориться со Штерком? — ошарашенно пробормотал Маэстро.
— Не ссорился.
— Не ссорился он! — взвыл Бруно. — Не ссорился⁈ Ты только что обнес Толстого Тома! Ты только что убил людей Вриза!
— Они могли просто отдать меч.
Маэстро схватился за голову и принялся яростно драть ногтями кожу.
— Нет, ты не ненормальный, ты — ебнутый!.. — бессильно пробормотал он, и тут его внезапно осенило: — Слушай, я, может, чего-то пропустил, но когда это ты успел перейти дорогу еще и Виго?
— Не переходил, — сказал сигиец.
— Так какого он хочет тебя убить?
— Не знаю. Выясню.
Бруно попятился вглубь проулка, тыча в сигийца пальцем.
— Нет, нет, о, нет! Даже не думай! — торопливо забормотал Маэстро и остановился, уперся в бока. — Ты хоть знаешь, кто такой Виго?
— Нет.
— Виго — полный отморозок даже по меркам риназхаймских, — пояснил Маэстро, злорадно ухмыляясь. — Знаешь, какая у Виго кличка? Вешатель! Он обожает вешать людей вниз башкой, они так сговорчивее становятся, а потом режет
