Вместе они до мельчайших деталей разработали операцию.
Сюаньтун сказался больным, чему поверили и японцы, и придворные, ибо в последнее время здоровье монарха и впрямь сильно ухудшилось. После приезда в столицу Маньчжурии Чанчунь он пристрастился к чтению книг о дьяволах и духах. Вычитав из теологических трудов, что все живое происходит от Будды, император почти перестал есть мясо, полагая, что оно – результат трансформации его же предков или родственников. Богдыхан запретил убивать мух, разрешив слугам только выгонять их из комнат. Из-за постов, молитв и многочасовых созерцаний он сильно ослаб и даже порой терял сознание.
Тань Юйлин переселилась в покои супруга, заперлась изнутри и строго-настрого запретила кому бы то ни было видеться с государем вплоть до его окончательного выздоровления.
А сам Сын Неба в это время уже находился на пути в Сиань.
Никогда и никому, кроме, разумеется, Тань Юйлин, он не рассказывал об этой кошмарной поездке. Несколько раз Сюаньтун находился на грани гибели. И не потому, что в любую минуту мог быть опознанным и схваченным республиканцами. Его официальные портреты мало походили на оригинал.
Нет. Просто император фактически никогда до этого не сталкивался с реальной жизнью. Он ничего не умел и не знал даже самых элементарных вещей. Например, как попросить в ресторане принести обед. Чуть было не обратившись к официанту в привычной манере с употреблением особого личного местоимения «чжэнь» («мы»), применяемым только для обозначения особы императора, владыка поспешно закрыл рот и буквально сбежал из ресторана.
Не удивительно, что через два дня злой и голодный незадачливый монарх вернулся в Чанчунь, так и не доехав до Сианя. Он не добрался даже до границы Маньчжоу-Го. Тань Юйлин ничего не сказала горе-путешественнику. Только тихо заплакала у него на плече, наблюдая, как Сюаньтун, позабыв о своем воздержании, уплетал огромный кусок копченого свиного окорока.
А потом…
Потом последовала таинственная смерть Тань Юйлин и третья женитьба (на Ли Юйцин). А после было поражение японцев в войне. Плен. Долгие годы заключения сначала в советских, а затем в китайских лагерях для военных преступников.
За те пять лет, что венценосный пленник провел в Советском Союзе, он так и не смог избавиться от своих императорских привычек. За ним по-прежнему кто-нибудь да ухаживал. То обслуживающий персонал, то родственники, также оказавшиеся в плену. Они прибирали комнату, стелили ему постель, стирали и чинили одежду, подносили еду. Домашние не осмеливались в новых условиях именовать Сюаньтуна императором и обращались к нему: «Высочайший». Каждое утро они входили в комнату Сына Неба и, согласно древнему дворцовому этикету, кланялись своему владыке в ноги.
Чтобы избежать наказания, грозившего ему как военному преступнику, император передал Советскому правительству драгоценности, привезенные им с собой и хранившиеся в его кожаном черном саквояже с двойным дном. Рассыпной жемчуг, золотые и серебряные украшения, украшенные рубинами, сапфирами, бриллиантами и гранатами. Увы, пришлось расстаться и с золотым цилинем. Но не с его содержимым. План был надежно зашит в подкладку арестантской телогрейки богдыхана.
Однако отдано было далеко не все. Лучшую часть император оставил и велел своему племяннику надежно припрятать под второе дно чемодана. Оно оказалось узким, и вместить туда все было невозможно. Поэтому сокровища заталкивались, куда попало, даже в мыло. И все же места не хватило, многое пришлось просто выкинуть.
Однажды в вестибюль вошли переводчик и офицер. Держа в руке нечто блестящее, офицер обратился ко всем:
– Что это? Кто сунул это в испорченный радиатор машины, лежащий во дворе?
Сюаньтун тут же узнал украшения, которые по его просьбе выбросили племянники, но решил не признаваться. Качая головой, он сказал:
– Странно, странно, кто же это положил?
Русские не знали, как поступить. Потоптавшись некоторое время на месте, они ушли.
В 1950 году Правительство СССР подписало постановление о передаче бывшего императора властям КНР. Узнав об этом, Сын Неба в отчаянии едва не покончил с собой.
Девять лет, до конца 1959 года, он томился в тюремном заключении на родине. За это время научился работать физически. Дробил уголь молотком на небольшом предприятии по выработке кокса, занимался разведением овощей на тюремном огороде.
И боялся.
Дико боялся смерти. Страшился пыток, которые, как он считал, были неотъемлемым атрибутом коммунистических застенков. Ловил на себе косые взгляды родственников и тоже опасался, что племянники и братья донесут тюремщикам о том, что в заветном саквояже еще хранятся 468 специально отобранных украшений из золота, платины, жемчуга и бриллиантов.
Отдал сокровища сам.
Потребовал встречи с начальником тюрьмы и выложил на стол перед ним драгоценности.
– Вы, наверное, испытываете угрызения совести? – поинтересовался тюремщик.
– Да, я очень виноват перед китайским народом. Я совершил преступления! И им нет достойной кары! Я прошу прощения у народа, прошу прощения у компартии. Желаю своей работой искупить свою вину, стать новым человеком.
– Вижу, что вы перевоспитываетесь! – довольно воскликнул начальник.
Да, бывший император перевоспитался. Он даже «забыл» свое тронное имя Сюаньтун – «Всеобщее единение», приказав всем именовать его просто Пу И.
4 декабря 1959 года Верховный народный суд КНР принял решение об амнистии военного преступника Маньчжоу-Го.
Когда ему зачитывали постановление об освобождении, Пу И разрыдался.
Вернувшись в Пекин через тридцать пять лет после своего бегства из столицы, он зажил жизнью обычного гражданина КНР. Устроился на работу в Ботанический сад Института ботаники Академии наук Китая. Участвовал в «субботниках чистоты», трудился в теплице, изучал классическую китайскую медицину и сочинения Мао Цзэдуна.
Сам Великий Кормчий и его соратники тоже не оставляли реабилитированного без внимания. Из всего коммунистического руководства ему более всего импонировал премьер Чжоу Эньлай приветливый и простой в обращении с людьми. От встреч с ним на душе оставалось радостное чувство легкости, словно пообщался с близким родственником.
Осенью 1961 года гражданина Пу И в своей резиденции в Чжунаньхае принял Председатель Мао.
Со смешанным чувством переступил он порог Запретного города, столь хорошо знакомого ему с младенческих лет. Здесь почти ничего не изменилось. Разве что старые императорские дворцы и подсобные помещения после реставрации стали чуточку новее, а место многочисленных евнухов заняли не менее многочисленные секретари и телохранители главы китайских коммунистов.
