Синицын умолк и уставился на меня немигающим взглядом.
— Ну? Что замолчал? — не выдержал я секунд через двадцать.
Шурик поправил ворот рубашки, коротко выдохнул и принялся говорить:
— В общем, я тут подумал… Второе, хотя в это очень трудно поверить, намного реальнее. Ты точно знал, как упадут шары. Это факт. И, значит, всё, что ты говорил о будущем, правда. Такая вот, понимаешь, петрушка.
Приятель развёл руками и вновь посмотрел на меня.
Вместо ответа я вытащил из-за пазухи песенник и открыл его на последней странице.
— Ознакомься. Ты мне на этой неделе ещё одно письмецо из 2012-го написал…
Шура внимательно прочитал «своё же» послание, потом поднял глаза и внезапно нахмурился:
— А прежнее куда подевалось?
— Исчезло. В смысле, было поглощено предыдущим.
— Забавно, — покачал головой Синицын. — Пока сюда ехал, как раз размышлял о чем-то подобном. Мне почему-то кажется, что разные времена правильнее представлять не в виде потоков, а в виде… эээ… своего рода слоев, которые просто накладываются друг на друга и в результате…
Он говорил, я слушал и мысленно улыбался. Рассказать ему «обо всём» оказалось решением правильным. Оставалось лишь подтолкнуть Шурика в нужную сторону… Впрочем, похоже, он уже и сам догадался, что надо делать…
— Короче, я, перед тем как ехать, позвонил Боре Кацнельсону, спросил, что там у них на даче, может, уже кому-нибудь сдали на зиму. Он сказал, что ещё никому. Договорились встретиться в пять, обсудить. А по ретранслятору, я полагаю, особых проблем не будет. Там схема простая, только детальки для неё дорогие, но это фигня, денег у нас достаточно…
— То есть, ты уже всё до встречи решил, так? — перебил я его.
— Ну да. А что?
Я засмеялся.
— Да нет, ничего. Просто мог бы и сразу сказать, без всякого «Спортлото»…
Мы говорили долго, около двух часов. В основном, разговор крутился вокруг чисто научных проблем, тем не менее, Шурик не удержался и всё же спросил о своём личном будущем.
— В 2012-м с тобой всё в порядке, — ответил я. — Жив, здоров и выглядишь как огурчик. О бо́льшем, извини, говорить не буду. Надеюсь, ты понимаешь.
— Да, я понимаю, — грустно вздохнул приятель. — Меньше знаешь, крепче спишь. Но всё равно жалко. Так хотелось бы хотя бы одним глазком… Слушай, Андрюх! — он неожиданно вскинулся. — А почему ты так рвёшься назад? Неужели тебе никогда не хотелось прожить свою жизнь заново? Ну, там исправить чего-то, карьеру хорошую сделать, это же такой шанс! Нифига не поверю, чтобы ты ни о чём не жалел, что сделал когда-то неправильно или не смог.
— Ну, отчего ж не хотел? Хотел. И даже попробовал кое-что, а в результате… такого наворотил, что лучше не начинал бы. Даже не знаю, насколько для меня теперь всё изменится… Ну, в смысле, там, в будущем.
— А ты не боишься?
— Чего?
— Того, что случится с тобой, когда ты вернёшься.
— Нет, не боюсь.
— Почему?
Я усмехнулся.
— Ты понимаешь, Шур… Все времена, в которых мы существуем, находятся, по твоей же гипотезе, в суперпозиции неопределенных квантовых состояний. Только их, на мой взгляд, не два, не три и не пять, а бесконечное множество. Если эксперимент состоится и будет успешным, несколько состояний просто сольются, но общая бесконечность так и останется бесконечностью. То есть, для нас с тобой из этого слоя времени почти ничего не изменится. Забудем ли мы то, что узнали? Возможно. А возможно и нет. Неопределенность будущего здесь компенсируется неопределенностью прошлого там. Поэтому я и не боюсь того, что случится. Ведь всё это произойдет в двух временах сразу, одномоментно, и на промежуток из тридцати лет никто уже повлиять не сумеет.
— Да. Возможно, ты прав, — кивнул Шурик после некоторого раздумья. — Прав в том, что за тридцать лет между 1982-м и 2012-м нам нынешним здесь и нам будущим там повлиять уже ни на что не удастся. Но мне почему-то кажется, что существует некоторый зазор, своего рода окно возможностей или даже туннельный эффект. Как это проявляется? Вот ты, например, знаешь, что такое закон электрички?
— Закон электрички? — поднял я бровь. — Не-а, впервые слышу.
— Я его сам изобрёл, — похвастался Шурик. — Он говорит о том, что когда человек заходит в полупустую электричку, он всегда старается занять то место, где нет других пассажиров. Ты с этим наверняка встречался. Заходишь в вагон, а там возле каждого окна сидит ровно по одному человеку, и хотя напротив и рядом еще по пять пустых мест, каждый всё равно стремится сесть там, где этих мест шесть и они все не заняты.
Я засмеялся.
— Да, есть такое.
— Так вот, — продолжил приятель. — Это типичное распределение Ферми-Дирака. Любая частица с полуцелым спином, любой трёхкварковый фермио́н всегда занимает свободный энергетический уровень и никого туда уже не пускает. Это абсолютно устойчивая конструкция, не предполагающая изменений. Шаг влево, шаг вправо приравнивается к побегу, прыжки на месте — к желанию улететь. Единственная альтернатива — это переместиться на новый свободный уровень, в другую ячейку, где всё точно так же, где есть точно такая же устойчивость и гармония.
Шурик остановился, чтобы перевести дух, и я тут же не преминул поинтересоваться:
— Ну и какое отношение это имеет к нашему случаю?
— Самое прямое, — отрезал Синицын. — Здесь и сейчас мы живем в фе́рмиевском пространстве. Там и тогда мы живём в нем же, только занимаем другой энергетический уровень, другую ячейку точно того же пространства. От простых перепрыгиваний туда-сюда ничего не меняется. Само перепрыгивание происходит мгновенно, мы ничего не чувствуем и не понимаем, что и как происходит. Просто р-раз — и готово. Наша память защищает наше сознание от раздвоения. Люди уверены, что время — процесс непрерывный и необратимый. Но мы-то с тобой уже знаем, что это не так, что время — это бесконечный набор уровней и слоёв, взаимодействующих дискретно и произвольно. Хочу — перепрыгну туда, хочу — перепрыгну сюда, влево-вправо, вперёд-назад. Но, как известно, у каждого взаимодействия есть свой переносчик. Прыжок — это не только отталкивание и приземление, это ещё и полёт. А всякий полёт происходит в пространстве, и к Ферми-Дираку оно, как я полагаю, отношения не имеет.
— Распределение Бо́зе-Эйнштейна? — брякнул я с умным видом.
— Оно самое, — наклонил голову друг. — Пространство двухкварковых бозо́нов, элементарных частиц с целым спином. И они подчиняются закону очереди, а не электрички…
— Дай угадаю, — улыбнулся я, услышав ещё одно знакомое слово. — Наш гражданин, если видит длинную очередь, сразу соображает, что здесь дают дефицит, и тут же присоединяется к толпе. Поэтому всякая очередь — это такая штука, которая вырастает спонтанно, и чем больше становится, тем быстрее растёт.
— Совершенно верно. Бо́зовское пространство этим как раз характерно. На одном энергетическом уровне всегда собирается много частиц, и чем их там больше, тем быстрее появляются новые. А в результате…
— В результате жидкость из бо́зе-частиц становится сверхтекучей.
— Именно так, — кивнул будущий доктор наук и без пяти минут академик. — Трёхкварковые фермионы являются маяками и узловыми точками дискретного и бесконечного времени, а двухкварковые бозо́ны отвечают за перенос между ними. В этом, наверное, и состоит симметрия неизвестного будущего и неизменного прошлого, их общая, так сказать, неопределенность для наблюдателя.
Шурик умолк, и я его, кажется, понял.
Влияние и вправду возможно. Только зависит оно уже не от нас, а…
Развивать эту мысль желания не было.
К моему возвращению в 2012-й она отношения не имела…
Следующую встречу я назначил Синицыну на следующее воскресенье, на том же месте, в тот же час, как поётся в известной песенке. Ну, если, конечно, какой-нибудь форс-мажор не наступит. У нас это запросто.
Соглядатаев ни за собой, ни за Шуриком я снова не обнаружил. Или они отлично маскировались, или их просто не было.
