людям опасно иметь дело с колдовством. Ты можешь пострадать.
Чиёко обошла Хизаши и встала перед Кентой.
– Я знаю. Спасибо за заботу, Куматани-сама.
После ее ухода Хизаши вновь погрузился в размышления. Бесполезно гадать, кто эта девушка и как собирается разрушать чары бакэнэко. Сейчас важнее другое – есть ли у них шанс освободиться до начала призрачного банкета, а если нет, то как можно потянуть время и не дать сожрать себя раньше, чем придет подмога? Парад ста духов устраивается каждый месяц, но в каждом – в свои дни, нынче это день Собаки. А месяц опадающих листьев еще знаменит Обоном, потому считается особенным для сверхъестественного народа. Угораздило же так влипнуть.
– Скорее, скорее, сестры, – поторопила вдалеке одна девушка остальных, и вместе с цоканьем коготков по полу и шорохом одежд в зал впорхнули четыре младшие кошки, Минори, Миюки, Момоко и Михо. Они все еще сохраняли человеческий облик, но глаза их сверкали как болотные гнилушки в летней ночи.
– Матушка взволнована, – поделилась вполголоса младшая, – говорит, такого званого ужина мы давно не устраивали. Гости будут в восторге.
– Шевели лапами, – прикрикнула на нее старшая. – Иначе ничего не успеем.
Они быстро принялись расставлять на столах вокруг белоснежные глиняные кувшинчики, запечатанные красной бумагой с оттиском кошачьей лапы. Бумага эта явно была непроста, Хизаши ощущал на ней колдовскую печать. Наверняка в сосудах томились украденные души.
Девушки-кошки почти закончили, как одна вскрикнула.
– Беда! – всплеснула она руками. – Один кувшинчик куда-то запропастился.
– Ты хорошо смотрела в кладовой?
– Конечно, хорошо! Если матушка заметит…
Хизаши помалкивал и прислушивался, старательно изображая бессознательное тело, что, впрочем, скоро перестанет быть обманом. У кошек назрела беда, а время неминуемо двигалось к границе часа Мыши.
– Сделаем так, – решила наконец старшая, Минори. – Поставим пустой. Глядишь, главное блюдо затмит гостям глаза.
– Но как же?..
– А может, тебя туда засунуть? – рассердилась Минори. – Ты не доглядела, Момоко-тян, так что теперь хвост не поджимай.
На том и договорились. Когда с кувшинами было закончено, и подмена заняла свое место среди прочих, взгляд младшей, Михо, упал на висящих учеников оммёдзи. Она провела узким шершавым язычком по губам и сглотнула слюну.
– Эх, какая жалость, что нам ни кусочка не достанется. Этот, который Куматани, такой милый и такой аппетитный на вид. А запах… Сестры, ну до чего же обидно!
Четыре пары глаз с вертикальными зрачками скрестились на них, и Хизаши почувствовал себя мышью, застрявшей в мышеловке под пристальным взглядом сытого, но еще не наигравшегося кота.
– А я бы съела второго, – вздохнула Миюки, и во рту ее блеснули две иголочки клыков. – Такой изящный юноша, красивый, чистенький, с веером… Однажды матушка приволокла нам поэта из столицы, вот это был праздник!
Старшая Минори отвесила сестрам по подзатыльнику.
– Неблагодарные! Мы всегда сыты и ухожены, матушка и о нас заботится, и об общем благе не забывает. А ну живо готовиться!
Она кинула на пленников быстрый внимательный взгляд, убедилась, что все в порядке, и ушла следом за обиженными сестричками.
Хизаши облегченно выдохнул.
Неприятно было выслушивать, как тебя обсуждают точно кусок свежей рыбины на рынке. Он пошевелил одеревеневшими, опухшими пальцами и прикусил губу до крови, так больно стало, что хоть плачь.
– Эй, Кента, – шепотом позвал он, но тот то ли погрузился в спасительную медитацию, то ли потерял сознание, то ли попросту заснул со скуки. – Кента!
Тот дернулся всем телом, и Хизаши зашипел на весь зал. И вдруг с пугающей ясностью понял, что наступил час Быка.
Вспыхнули алым бумажные фонарики, развешанные под потолком, и в тот же миг огонь в них стал синим, заливая зал призрачным сиянием. Заметно похолодало, и налетевший откуда ни возьмись порыв ветра распахнул входные двери. Запахло речной водой, водорослями и свежими лилиями. Из черноты снаружи проникли первые, пока еще тонкие и прозрачные, щупальца тумана, но вот уже он валит клубами, стелясь по полу, и в нем то тут, то там вспыхивают блуждающие огоньки хино тама и игривые стайки кицунэ-би.
Тишину разрывает звенящая нота, сорванная со струны кото острым загнутым когтем. Эхо гулкого звука распространяется, закладывая уши, и стихает, ударившись о стены. Новый порыв ветра подхватывает тревожный мотив невидимой исполнительницы, туман закручивается в пугающие и странные фигуры.
И вот в рёкан вплыл первый из гостей.
Высокий карасу-тэнгу с вороньим клювом и парой черных крыльев за спиной был облачен в человеческую одежду: короткое подпоясанное кимоно и кукури-хакама [50], только вместо ступней в сандалиях – птичьи лапы. Круглые блестящие глаза провернулись в глазницах, разом окинув весь зал, после чего карасу-тэнгу сел за стол и кивнул в темноту, откуда доносилась игра.
Затем, держа за волосы фонарь из высушенной человеческой головы, вошла уродливая Ямауба, ее седые космы торчали во все стороны, из тонкогубого рта выглядывали кривые желтые клыки. Горная старуха тоже поклонилась хозяйке и села рядом с карасу-тэнгу, а свой чудовищный фонарь поставила на стол.
Пришла выдра-оборотень, каваусо, в одеяниях монаха, за ней сразу двое – рыдающая убумэ [51] и унылый призрак нодэра-бо [52]. Хизаши перестал считать, потому что участники Парада ста духов начали прибывать один за другим, и места в зале стремительно заполнялись самыми жуткими и страшными существами, какие только могла представить человеческая фантазия. Однако все они были настоящими, и некоторых из них Хизаши немного знал в прошлом. Оставалось надеяться, что его нынешний облик окажется им незнаком.
Синие огни под потолком стали ярче, и тени в углах посветлели. Показалась госпожа Асами, плавно водящая руками над кото, и ее коготки ловко перебирали туго натянутые струны. Наконец она закончила и поклонилась гостям.
– Вот мы и снова встретились. В мире людей прошел год с последнего ужина перед Обоном, и наш рёкан рад развлечь и накормить вас совершенно особым угощением. На десерт сегодня четыре молодых и сильных оммёдзи, двое из которых, – она сделала широкий жест рукой, – станут живым блюдом.
Хизаши пробил озноб. Голодные взгляды сотни ёкаев уже разделывали его на части, а быть сожранным своим же племенем – не просто обидно, но и оскорбляет достоинство! Хизаши невольно задергался, застонал от боли, и зал взорвался одобрительными возгласами и свистом.
– Ну, уважила ты нас, Асами-доно. – Старуха Ямауба погладила желтыми когтями свой жуткий фонарь и причмокнула от нетерпения. – Вот пир так пир!
– Но сначала утолить первый голод, – кокетливо промурлыкала хозяйка и позвонила в крохотный золотой бубенец. Тотчас же послышался скрип колес, и Чиёко вкатила стол, заставленный дурно пахнущими блюдами, одно другого кошмарнее. Были тут и еще дымящиеся внутренности, и протухшие глазные яблоки, наколотые на бамбуковые палочки и покрытые карамелью. Хизаши поморщился, а вот Кента сзади сдавленно булькнул, сдерживая тошноту. Нормальной еды у кошек никогда и не было – постояльцы рёкана, думая,
