— Да не оскорбиться славная дочь сенешаля, моей дерзости, только посмею возразить — не ручной он. Я его другом почитаю. А что знатен, то знатен, спору нет. Знатней некуда. Зовут его Мьюгин-Ворон. Родной брат самого Хьюгина милорда, повелителя пернатых, лорда небесных черных кланов. И сам лорд по праву.
— Да, верно, есть ли такой? — Удивленная Гильда вскинула брови.
Тебе ли, о высокородная дочь благородного сенешаля, не знать этого?
Зарделась Гильда. Ведь слова ее Песни размеренно декламировал пустынник. А тот, словно не замечая смущения собеседницы, продолжал: — И в праве Мьюгин разделить с братом престол, что на вершине Блэки-Рока в замке сплетенном из прутьев, в родовом гнездище древнем. Да пренебрег суетой власти ради подвижничества отшельнической жизни.
Пока схимник витийствовал о превосходных достоинства своего товарища, Стилл думал: Ишь, старый плут. Как ловко ввернул и «сенешалевну» и ее вирши. Небось узнал нас по рассказам, теперь думает удивить своим ясновидением. Ну, прямо, медиум на спиритическом сеансе. Видали таких.
Так подумав спросил: — Простите, сударь, как Вас величать?
Старец, не торопясь дожевал откушенное. — Имя… Мне так давно его дали… Что в нем проку? Судья судит не по имени — по свершениям.
— Так все же, как нам к Вам обращаться?
— Стар человек зовет меня братом, средних лет величает отцом, молодых кличет дедушкой. Называйте хоть котелком, главное не ставьте на огонь.
— Вот упырь лихой! — Сигмонд даже восхитился увертливой болтливости деда. — Он что, действительно думает, если я узнаю его имя, то смогу им управлять? Наверное и ногти, как сострижет, сразу бросает в огонь, чтоб злоумышленник не похитил, а похитив не навел порчу на его бесценную особу.
— Дедушка Горшок, — обратилась сенешалевна, — а другие, наоборот, твердят, что имя большое значение в судьбе человека имеет.
— Годится ли хозяйке Гильдгарда повторять басни, сложенные от себялюбивого недомыслия? Недалекие люди, не заслужившие ни славы ни почета, жаждут услышать о себе приятное, жизнью не достигнутое, деяниями не подтвержденное. Хитрые же, невежественную их тщеславность в свою корысть обращают. Но посуди, сенешалевна: ежели бы роженицей нареченное, непременно судьбу младенца определит, тогда каждого бы величали не иначе как Святославом, Ратибором, Владимиром да Владисветом. Неужто одному всем миром владеть предназначено будет, а другому всем светом править? Не тесновато ль им станется? И еще скажу: когда бы твоя достойнейшая матушка не Гильдой, но Сигрдривой тебя окрестила, много бы твоя жизнь изменилась, много бы ты другой была, другими были бы твои Песни?
— Стало быть, обманывают гадалки?
— Так не скажу. Обмануть — значит злонамерянно убедить сомневающегося в том, что неправда и есть правда. Что бы тот человек лжи уверовавши, поступил согласно дурной воле обманщика, к пользе того. Но гадающий, за плату говорит желаемое плательщику, уже самим собою обманутым, во что тот и без гаданий уверен. И захудалый лакей Аника, слыша о своей непобедимости и великих свойствах души, подобные черты в себе и прежде находил. И безмерно услышанному рад, доволен, что не он один, а и ученый человек его достоинства отметил. Хоть всех его побед — в чулане семерых тараканов не убоялся, а всех доблестей — каждоденно из хозяйского котла мясо таскать.
— Так значит, номиномант прав?
— Не прав, конечно. Но его вина, соотносима с виной гадаемого, ибо оба одною тою самою ложью питаются. Только один телесно, а другой духовно. Что горше?
— Стало быть всякое гадание дурно?
— Так сказать — душою покривить. Гадание, гаданию рознь. Девицы в ночь Леля, пуская по течению венки, ожидают вести о скорой свадьбе и долгой жизни. Что в том худого? Забавы невинных душ, не более. Иное дело кровавые безрассудства тамплиерских некромантов. Во сто крат они зловредней шаманских таинств лесных кланов. Ибо последние пребывают в первозданной дикости и не познали еще разделение добра ото зла. Но просвещенные храмовники своею волей избрали путь ночи.
Замолчал старец, погрузился в размышления. Ломтик за ломтиком, скармливал Мьюгину солонину. Пернатый лорд-отшельник, в отличие от человека, не скромничал. Не отягощал свою голову заботами о дорожном провианте, но отягощал им свою утробу.
— Во, прожора. — Обидно Гильде наблюдать, как чернокрылый падальщик уминает добрый харч. Не жуя заглатывает, словно за себя бросает. — Уж лучше бы дедок кушал, в него столько не влезет. — Думала тороватая сенешалевна, сама своих помыслов стыдясь. А еще вспоминала. Что-то она слышала о здешнем отшельнике. Но что, припомнить не могла. Вертелось за краем памяти, словно в мутном омуте, но на поверхность не всплывало.
Сигмонда прожорливость Мьюгина не смущала. Наоборот, замечая убыль угощения, улыбнулся. Сходил к повозке, достал непочатый кус копченого мяса. Вынул захалявный нож, принялся нарезать ломти, сообразные вороновым глотательным возможностям.
Отшельник задумчиво рассматривал витязев клинок. Одобрительно бровями поводил, бороду огладил. После произнес: — Волшебно, о лорд двух кланов, твое и леди Гильды оружие.
— Какое волшебство? Просто удачное инженерное решение.
— Ой, ли. — Покачал головой старец. — Ну где это виданы такие брони, от которых булатные мечи, словно от гранитной скалы отскакивают, словно об утес ломаются? Где виданы такие стрелы, что любую кольчугу, будь то байдан, будь то бахтерца, все едино на вылет прошибают? Где такие мечи виданы, что не ржавеют, не ломаются, сталь словно гнилушку рубят? Может в твоем родном краю и не в диковинку, а у нас здесь, это чудо чудное, диво дивное. Истинно, истинно говорю тебе, о лорд двух кланов — пусть не было, но есть и будет ваше оружие волшебным, в каких бы краях не суждено вам оказаться. А ждет вас дорога дальняя, дорога трудная, путь славный.
— Не сложно пророчество. Не в замке сидим, на бивуаке, наверное к дороге это.
— Не о том речь. Тропинка здешняя, козлопасом протоптанная, и путь воинский суть различны.
— Так Вы, сударь отшельник, над гадалками смеетесь, а сами в провидцах изволите числиться?
— А ты, доблестный витязь, изволишь над старым человеком смеяться. — В тон Сигмонду ответил отшельник. — Великое ли чудо — дар провидца? Не токмо человек, скотина душою обделенная, в малой степени сей дар имеет. Да простит мою дерзость благородный Сатановский Вепрь, но и нечистый боров, вылезши из свинарника, завидя дубовую рощу в нее поспешно устремляется, в сердце своем возжелая ублажить утробу отборными желудями. Ибо предугадывает, что в дубраве, но не посреди навозной кучи лакомство отыщет.
