и повернулся к Каураю. — Вы там с Рогожей, слыхивал я, тоже знатно помахали саблями?
— Ничего особенного, — пожал плечами тот. — Сами нарвались.
— Скромный какой! Жалую тебе саблю за доблесть.
— Спасибо, пан Кречет, но саблю я себе уже навоевал.
— А ну покажи.
Каурай передал Кречету свою саблю. Тот взвесил ее на ладонях и оглядел всю — от рукояти до загнутого как клюв острия.
— Ишь как блестит, — похвалили саблю казаки, подсвечивая голове факелами. — Знатная работа!
— Шибко знатная для оборванцев-колядников, — цыкнул языком Кречет и покачал головой. — Тут клеймо умельца из Шатрана. Эх, не хватало еще чтобы слухи о кочевьях оказались правдой… И у кого ты такенную красотищу отвоевал? Уж не у самого ли атамана Баюна?!
— Темно было, пан, не разглядеть. Я только пальцы мертвые разжал и к вам бросился — некогда было в лицо ему вглядываться. Да и не помню, было ли оно лицо это — кисть с саблей отрубленная и все.
— Эх, тела надобно осмотреть, — поджал губы Кречет и отдал саблю хозяину. — Чует мое сердце, Баюна могли мы сцапать! Всякий сброд с такими железками не ходит. Недалеко он, нутром чую. Он или его подручный — неистовый Коляда, сукин сын! Его люди, больше никто в шкуры да рогами не одевается, чтоб народ пугать. Спасителя на них нет…
— Пан голова! — окликнул его запыхавшийся казак с факелом, вылезая из кустов.
— Чего?
— Мы тута одного разбойничка… живым сцапали!
— Так давай его сюды! — охотно двинулся Кречет за казаком. Каурай и остальные пошагали следом.
— Пан голова, дозволь его выпотрошить немножко?
— Обожди, как я с ним потолкую. А вот опосля…
Изрядно побитого разбойника казачки скрутили «ласточкой» — повалили пленника на живот, стянули связанные руки и ноги за спиной и связали их веревкой. Он лежал лицом в грязи, тяжело вздыхал и пытался что-то втолковывать своим пленителям, которые ходили вокруг него и на каждое его слово знай поплевывали ему в глаза.
— …отдам все, ничего не пожалею! — стонал он, пытаясь вывернуть голову, чтобы не задохнуться. — Пустите меня, они меня насильно! У меня дети малые!
— Ага, знаем мы вас — насильно, — хохотнул казак и вдарил тому сапогом по заднице. — Кобылой ты поди тоже правил насильно, или это она тебя в полон взяла?
— Так, покажьте мне его, хлопчики! — раздвинул Кречет спины казаков и присел на корточки, внимательно вглядываясь в небритую морду. — Ага, какое знакомое лицо! Да неужто это сам пан Сосуля предстал пред моими очами?
— Неужто?!
— Точно оный сам, сукин сын! — поднялся Кречет и от души вдарил тому по ребрам. Пан Сосуля зарычал. — Ну что, пан, видно тебе больше не любо лошадёв разводить? В разбойники к мерзавцу Коляде подался, проклятый?
— И ты подашься, Кречет, если как я по миру пойдешь, — простонал Сосуля, пытаясь выплюнуть собственный ус изо рта. — А с нашим паном воеводою и не на такое пойдешь, ежели детишки с голоду дохнут. Хоть к Коляде, хоть к самому Сеншесу!
— Вот он черт какой, — зашипел на него Кречет. — Сам людей жизни лишает, а на другого сетует. Нет, брат, такого делать не можно. Признавайся, сволочь, где у Баюна логово его спрятано!
— Логово его степь да дорога!
— По дороге только бродячие псы лаются, а на вашу ватагу по дорогам не напасешься! Признавайся, плут! Не хочешь признаваться? Ты мы сейчас тебя во-о-он на том деревце подвесим — будешь ножками дрыгать да вспоминать пана Кречета, пока он дюже добрый был. А ну, хлопчики, подмогните его, поганца, поднять!
Запасливые казачки размотали веревку, и не успел разбойник даже завопить со страху, а петля уже затягивалась на его горле. Другой ее конец перебросили через ветку — навалились втроем, и связанный Сосуля в следующий миг заболтался на дереве, как куль с картошкой.
— Ну, что, дорогой мой пан? — кричал ему Кречет снизу. — Не рассмотрел оттудава, где Баюн укрывище свое содержит? Или нам тебя еще подержать?
Разбойник хрипел и раскачивался на ветке, покраснев аки свекольная голова. Глаза лезли из орбит, а по ногам начало разливаться дурно пахнущее пятно.
— А ну отпускай его! — приказал Кречет. — Небось язык уже развязался.
Веревку выпустили и разбойник шумно рухнул на землю.
— Тебе… это даром не пройдет… Кречет! — было первым, что умудрился выдавить из себя задыхающийся Сосуля.
— Ох-ма, так он еще не наболтался, смелый какой! — хлопнул себя по коленям Кречет. — А, брат, чего-чего, а храбрости тебе не занимать, может оттого Коляда тебя и приметил. Но, боюсь, ума он у тебя разглядеть все же не сподобился. А ну-ка, хлопчики, повторяем протседуру.
И вновь казачки дернули веревку, и во второй уже раз хрипящий и свистящий разбойник вознесся на дерево, аки Святой и Смелый Лакриф во время испытания огнем, и повис, дергаясь всем телом и что-то нечленораздельно вереща.
— А?.. — приложил ладонь к уху Кречет. — Не слышу я тебя, хочешь еще повисеть или же готов поведать нам тайну Баюна? Спускайте его, хлопцы, дадим дураку последний шанс помереть как казак, а не как собака.
Разбойник свалился на землю и какое-то время не мог выдавить из себя ни слова. Кречет присел на корточки рядом с ним, схватил за чуб и начал трясти:
— Ну? Ну, брат, последний раз спрашиваю! Покажешь нам этого черта, или мне с тобой тут до утра нянчится?
Разбойник исходил кашлем и пырил покрасневшие от натуги глаза, пытаясь что-то выдавить, но из-за кашля никто не мог разобрать ни словечка.
— Тому не надо далеко ходить… — смог расслышать Каурай среди общего свиста и хрипа, — у кого черт… за плечами!
И тут нутро разбойника разразилось каким-то истерическим хохотом, нагнавшего жути на казаков. Единственным из братии, кто не отступил от него на шаг, остался невозмутимый Кречет.
— Ой, видно, брат, не понял ты ничего из сказанного мною… — покачал он головой. — Глупая, глупая же ты собака, хоть и верная своему хозяину.
С этими словами он еще раз ударил разбойника сапогом по ребрам. Тот крякнул и завыл от боли.
— Хватайте этого болвана и тащите к шинке, потом еще побалакаем. Надоело тут мне куковать. Ранко! — всплеснул руками Кречет, когда увидел своего подопечного, осторожно выводящего лошадь в круг света. — Ты где это шлялся, паршивец?
— Разбойничков гонял, — отозвался Ранко, слезая с коня. — Двух прибил, один убег, гад.
— Да и пес с ним! — махнул рукой Кречет. — Привязывай вон этого молодца к лошади и тащи его к шинке. Или что там от нее осталось…
* * *
У Игриша коленки тряслись от каждого шороха, пока он шаг
