Фатум! Истинный фатум, клянусь Гермесом!
Я мечтал о путешествиях? Да, я мечтал о путешествиях. Но разве о таких путешествиях я мечтал? А если даже и мечтал, чем они лучше тихой, размеренной жизни, которую я выстраивал на Заграте? И почему эта жизнь закончилась таким вот образом?
Я нашел уютный мир, я работал, я заслужил репутацию отличного профессионала… Я даже подумывал о женитьбе…
Фатум, фатум, фатум… Гермес, ты видишь? Это фатум!
Кто мог представить, что тихая Заграта превратится в бурлящий котел? Кто мог предугадать все это безумие? Убийства и грабежи? Насилие и полную беспомощность полиции? Кто? Неужели сам Гермес пожелал согнать меня с насиженного места, дабы воплотить в реальность те смелые мечты, коим предавался я на этих страницах?
Я отправляюсь на цеппель. Буду жить в малюсенькой комнатушке, имея право лишь на личную койку. Вокруг меня станут кишеть люди. Я буду сталкиваться с ними в коридоре, принимать с ними пищу, засыпать под их храп и… и исполнять прихоти капризного адигена.
Фатум, фатум, фатум…
Уж не сошел ли я с ума?»
Из дневника Андреаса О. Мерсы alh. d.
— «Пытливый амуш» у пятнадцатой мачты, — хмуро сообщил офицер пограничной стражи, тщательно проверив документы Мерсы. — Вдоль забора, пока не увидите указатель. На поле не выезжать, понятно?
— Ага.
Во взгляде пограничника читалась неприязнь. Офицер устал смотреть на бегущих с Заграты людей, злился, что они бросают родной мир, и бесился при мысли, что не может последовать за ними, как требовала перепуганная жена. Офицер сдерживался, старался вести себя профессионально, но не улыбался уже целую неделю.
— Если понятно, тогда вперед.
Шлагбаум поднялся, пропуская нанятый Мерсой экипаж, а к пограничным воротам тут же подъехала следующая повозка. В Альбург пришел «Звездный тунец» — огромный, на шестьсот пассажиров, цеппель, — что вызвало в порту понятное оживление.
— Значит, уезжаете, — вздохнул старик, легонько шлепнув по крупу лошади вожжами.
Сидевший рядом Андреас удивленно посмотрел на возницу — тот впервые с начала поездки подал голос, — и уточнил:
— Я нанялся на цеппель.
Прозвучавшая фраза была очень похожа на попытку оправдаться. Прозвучала так, словно возница имел право укорять, а его, Мерсы, решение было постыдным. Странно прозвучала фраза. Наверное, потому, что Андреас не следил за тоном и произнес слова так, как их подумал. То есть попытавшись оправдаться. И перед возницей, и перед собой.
— Всё равно уезжаете, — пожал плечами старик. — Вы не обижайтесь, синьор, я не в укор… К тому же выговор у вас не местный, значит, всё правильно… Сейчас все уезжают.
У мачты «Звездного тунца» выстроилась очередь. Длинная серая очередь, в которой не было места улыбкам и веселым разговорам, что вьются обычно среди готовящихся к путешествию людей. Зато было много вещей и тревожных взглядов. И ощущение обреченности было, угнетающее чувство покорности судьбе.
«Фатум, фатум, фатум… Гермес, ты видишь?»
Повозка ехала мимо застывшей очереди медленно, настолько неспешно, что Мерса не выдержал и отвел взгляд.
— Я всё понимаю, на Заграте стало холодно. — Возница помолчал. — Сегодня ночью ограбили синьора Смита, он зерно оптом продавал. Самого убили и всю семью тоже… Холодно стало на Заграте, очень холодно. Не так, как раньше.
— Я знаю.
— Вы тоже всё бросили? — Старик покачал головой. — Оно и правильно, синьор, — жизнь дороже.
Андреас хотел сказать, что не успел до конца расплатиться за лабораторию, что скудный скарб, трясущийся на дне повозки, и есть все его вещи, что он ничего не бросил, но… Но промолчал. К чему старику знать, что баул с одеждой и две связки книг составляют всё его богатство? С чем приехал, с тем и уехал.
— Здесь, что ли?
— Да, здесь. — Чувствуя огромное облегчение от того, что разговор наконец закончился, Мерса резво спрыгнул на землю.
— Высоко. — Старик задрал голову и посмотрел на верхушку мачты, у которой важно покачивался цеппель. — Сколько сюда езжу, всякий раз удивляюсь: как же высоко. Кажется, что мачты выше башни святого Альстера.
— Почти такие же.
Андреас ответил вскользь, машинально. А потом вдруг подумал, что возница, возможно, никогда в жизни не покидал Заграту.
Год за годом он возил в сферопорт людей, сгружал их вещи, а потом задирал голову и смотрел на длинные мачты, на покачивающиеся сигары цеппелей, на торчащие из их боков моторные гондолы и похожие на плавники рули. На гигантов, которые, оказывается, «легче воздуха» и умеют прыгать от звезды к звезде, смотрел и… И, наверное, завидовал. И пассажирам, и цеппелям. Для них Заграта была всего лишь сферопортом, а для него — вечным причалом.
Наверное, возница утешал себя тем, что живет в тихом и уютном, спокойном и надежном мире и ему не нужно рисковать жизнью в кошмарной Пустоте. А еще, вероятно, когда-то у него была возможность уехать, наняться в армию или команду цеппеля — вербовщики ошивались во всех сферопортах, предлагая молодым парням попробовать себя в «большом Герметиконе», предлагая вырваться за пределы родного мира. Наверняка была такая возможность в жизни возницы, был шанс, но он им не воспользовался. Сказал себе, что живет в тихом и уютном, спокойном и надежном мире и ему незачем рисковать жизнью в кошмарной Пустоте.
Шанс уплыл, сгинул нырнувшим в ничто цеппелем, а в тихой Заграте стало холодно.
У Андреаса запершило в горле и линзы очков, кажется, слегка запотели.
— Сколько я вам должен?
— Как договаривались, синьор.
Да, договаривались и даже торговались, но алхимик совершенно не помнил, на какой сумме они сошлись.
— Мне кажется… — он кашлянул. — Мне кажется, этого будет достаточно.
И неловко протянул вознице один из полученных от Помпилио цехинов. Лучик утреннего солнца радостно сверкнул на золотой монете.
— Слишком много, — тихо произнес старик. — Мы договорились на две марки серебром.
— Неважно.
— Я достаточно зарабатываю, синьор, мне не нужна милостыня.
Именно в таких загратийцев влюбился когда-то Мерса, рядом с такими загратийцами он мечтал прожить всю жизнь, ради них выбрал своим причалом Альбург. Сколько же их осталось, таких вот загратийцев?
— Это подарок, — твердо произнес Андреас, глядя вознице в глаза. — Я уезжаю. Навсегда уезжаю, а на моей родине, на Бахоре, при расставании принято делать подарки. У меня нет друзей, нет родных, да и нечего мне отдавать, если честно — все мои вещи лежат в вашей повозке, и все они мне нужны. Я могу подарить только этот цехин. — Мерса жалко улыбнулся. — Пожалуйста, не обижайте меня.
