совсем по другой причине, и Ахкеймион это понимал. Люди, избегающие друг друга, всегда стараются говорить о ком-то третьем. Самый удобный путь между фальшивой веселостью и опасной правдой.
— Напевы Принуждения,— продолжал Ахкеймион,— неверно называются. Они не являются, как думают многие, «душевной пыткой». Наши души — не просто слабые сущности, поддающиеся колдовским инструментам, как тело поддается материальным. Принуждение совсем другое. Наши души совсем другие...
Она смотрела на его профиль, но когда он осмелился глянуть на нее, отвела взгляд.
— Души подчиненные,— продолжал он,— есть души одержимые.
— О чем ты?
Ахкеймион прокашлялся. Она говорила как человек, привыкший продираться сквозь горы слов своих подчиненных.
— Его использовали против меня, Эсми. Багряные Шпили.— Ахкеймион моргнул. Он снова видел стражника Сотни Столпов, вырезающего Ийоку глаза.— Его использовали против меня.
Они прошли мимо оживленного костра. Он видел лицо Эсменет в отблесках пляшущего пламени. Она прищурила глаза — осторожно и скептически.
«Она думает, что я слаб».
Ахкеймион остановился, глядя на ее невообразимо прекрасное лицо.
— Ты думаешь, что я хочу вызвать у тебя сочувствие.
— Тогда что ты пытаешься мне сказать? Он подавил закипевший в груди гнев.
— Величайший парадокс Принуждения состоит в том, что его жертва не чувствует себя принужденной. Ксин искренне считал, что все его слова, обращенные ко мне, он выбрал сам, хотя его устами говорили другие.
Если бы Ахкеймион сказал это в прежние времена, сразу же последовали бы расспросы и сомнения. Как такое возможно? Почему человек принимает принуждение за собственное решение?
Эсменет же спросила только:
— И что он говорил?
Ахкеймион покачал головой, одарив ее фальшивой улыбкой.
— Багряные Шпили... Уж поверь мне, они знают, какие слова ранят сильнее всего.
«Как и Келлхус».
Теперь в ее глазах появилось сочувствие... Он отвел взгляд.
— Акка... все же о чем он говорил?
Вокруг костра бродили люди, на земле между ними мелькали тени. Он посмотрел ей в глаза, и ему показалось, будто он падает.
— Ксинем говорил...— Пауза. Ахкеймион прочистил горло.— Он говорил, что жалость — единственная любовь, на какую я могу надеяться.
Он увидел, как Эсменет вздрогнула и моргнула.
— О, Акка...
Только она понимала его до конца. Во всем мире — она одна.
Страсть рвалась наружу из-за ограды его стойкости. Схватить Эсменет в объятия, обнять, затем нежно поцеловать веснушки на ее носу...
Вместо этого он пошел вперед, найдя некое удовлетворение в том, что она покорно пошла следом за ним.
— Он говорил,— продолжал Ахкеймион, выкашливая горечь, делавшую его голос хриплым.— Он говорил, что у меня не осталось надежды на прощение. И теперь он не может остановиться.
Эсменет была сбита с толку.
— Но ведь это закончилось много месяцев назад! Ахкеймион поднял глаза к небу, увидел в небе мерцающий над
северными холмами Круг Рогов — древнее куниюрское созвездие, не известное астрологам Трех Морей.
— Подумай о душе как о сети бесчисленных рек. Напевы Принуждения заболачивают старые берега, смывают дамбы, прорезают новые каналы. Иногда наводнение отступает, и все возвращается в прежнее русло. А иногда нет.
Четыре шага в молчании и тьме. Когда Эсменет ответила, в ее голосе звучал искренний ужас.
— Ты имеешь в виду...— Ее брови поднялись в горестном изумлении.— Ты имеешь в виду, что прежний Ксин, которого мы знали, мертв?
Такая мысль никогда не приходила в голову Ахкеймиону, хотя и была очевидной.
— Я не уверен. Я не уверен в том, что говорю.
Он повернулся к ней, потянулся к ее запретной руке. Она не сопротивлялась. Он пытался что-то сказать, но его челюсть просто двигалась взад-вперед, словно что-то иное, глубже легких, требовало воздуха. Он притянул Эсменет к себе, изумляясь тому, какая она легкая — как прежде.
И тут на них нахлынуло старое чувство, скреплявшее их, как сжатые руки. Он прильнул к ее губам, погрузился в ее запах. Он охватил ее трепещущее тело.
Они поцеловались.
Затем Эсменет стала вырываться, осыпая ударами его лицо и плечи.
Он отпустил ее, пораженный такой яростью, пылом и ужасом.
— Н-нет! — шипела Эсменет, колотя по воздуху, словно отбивалась от самой мысли о нем.
— Я мечтал убить его! — воскликнул Ахкеймион.— Убить Келлхуса! Мне снилось, что весь мир горит и я радуюсь, Эсми! Я радуюсь! Весь мир горит, и я ликую от любви к тебе!
Она смотрела на него огромными непонимающими глазами. Все его существо молило ее:
— Ты любишь меня, Эсми? Я должен знать!
— Акка...
— Ты меня любишь?
— Он знает меня! Он знает меня, как никто другой!
И внезапно Ахкеймион понял. Все оказалось таким ясным! Все это горестное время, заполненное мыслями о том, что он ничего не может ей дать, ничего не может положить к ее алтарю...
— Это безумие! — вскричала она.— Довольно, Акка. Довольно! Этого не может быть.
— Прошу, послушай. Ты должна выслушать меня! Он знает каждого, Эсми. Всех!
И Эсменет — лишь одна из всех. Неужели она не видит? Ситуация развернулась перед ним, как отброшенный свиток. Любовь требует невежества. Как свече, ей нужна темнота для того, чтобы гореть ярко.
— Он знает всех!
Его губы еще чувствовали ее вкус. Горький, как слезы, смывающие краску с лица.
— Да,— ответила Эсменет, отступая назад шаг за шагом.— И он любит меня!
Ахкеймион отвел взгляд, чтобы собраться с мыслями, перевести дух. Он понимал: когда он поднимет глаза, Эсменет уже исчез-
нет, но почему-то забыл об остальных — об айнрити, бродивших вокруг. Более дюжины воинов стояли у костров, как часовые, и тупо пялились на Ахкеймиона и Эсменет. Он подумал, что легко может уничтожить этих людей, сжечь их плоть, и ответил на их потрясенное любопытство своим всезнающим взором. Все до единого отвернулись.
Той ночью он в бешенстве пинал и колотил покрытую циновками землю. Ругал себя за глупость до самого рассвета. Все его аргументы опрокинуты. Все обоснования поруганы. Но у любви нет логики.
Как и у сна.
Когда он в следующий раз увидел Эсменет, выражение ее лица ничем не напоминало о том разговоре, разве что взгляд казался особенно непроницаемым. Да, прошлая встреча была безумием. После нее Ахкеймион ждал, что воины Сотни Столпов явятся к нему с обвинением. Впервые он ощутил всю тяжесть своего положения. Он потерял Эсменет не из-за одного человека, а из-за создания нового народа. Не будет ни враждебности, ни вспышек ревности — только официальные лица, бесстрастно передающие приказы в ночи.
