Но, называя себя убийцей и развратником (он вкладывал в это слово иной смысл, нежели все остальные, имея в виду глупую душу свою, ничуть не дрогнувшую в тот момент, когда первый крик задавленного змеей бандита раздался во дворе), Трилле тем не менее понимал, что этими преступными действиями все-таки сохранил жизни друзей, кои сейчас ехали рядом с ним в угрюмом, но зато не вечном молчании.
Он покосился на Конана, потом на Клеменсину и разразился таким душераздирающим стоном, что лошади захрапели в недоумении и тревоге.
— Гр-р-р… — Киммериец обернулся, обдав бродягу ледяным взором ярких синих глаз. — Перестань реветь, парень!
— Страдаю, — объяснил Трилле, для пущей убедительности прижимая руку к сердцу. — Уж так страдаю, Конан, сил нет!
— Достань из мешка лепешку да съешь, — по-своему понял варвар причину страданий Повелителя Змей.
— Не хочу, — буркнул тот, но лепешку все же достал. Урча, он впился в нее зубами и смолотил в один миг. Как ни странно, настроение его действительно несколько поправилось. Ободренный, Трилле полез за второй лепешкой, но был остановлен справедливым Конаном, который без лишних слов отобрал у него мешок и привязал к своему седлу.
… К вечеру спутники достигли полосы леса, за коей, по утверждению Клеменсины, должна была протекать великая река Мхете, что опоясывала Вендию. Повелитель Змей, приходящий в уныние даже при виде ручья, опять расстроился, но девушка успокоила его, пояснив, что в самом начале великая Мхете узка и мелка, а потому бояться вовсе нечего.
— Возьмем у туземцев лодку… — продолжала она материнским голосом увещевать парня, но лишь привела его в больший, чем прежде, ужас.
— У каких туземцев? — перебил он, всей подвижной физиономией своей изображая неизбывное страдание и страх.
— Вдоль Мхете селятся племена дикарей, — поучительно сказала Клеменсина. — Они воюют друг с другом, но пришельцев принимают дружелюбно, потому что те возят им вино и яркие ткани. Туземцы обожают яркие ткани.
— Но у нас нет ни вина, ни ярких тканей! — вскричал Трилле, испытывая крайне неприятное чувство, сходное с тем, что испытывает свинья, заметившая из хлева хозяина с большим ножом, коим прошлой зимой он зарезал ее старшую сестру.
— Вино есть, — пожал плечами киммериец, — но не для дикарей. Всего одна бутыль, и та початая.
— Да плевать мне на вино! — раскипятился Повелитель Змей. — Я не хочу ехать к туземцам! Они сожрут нас, клянусь твоим Кромом, Конан, непременно сожрут!
— Не клянись Кромом, когда мелешь такой вздор, — поморщился варвар. — Здешние туземцы не едят людей. Вот в малахитовых джунглях за Черными Королевствами — да и даже предпочитают человечину всякому другому мясу. Но…
Трилле чуть не стошнило при последних словах Конана. Прежде он никогда не думал о себе в таком контексте. Мысль о том, что он и есть та самая «человечина», которую так любят гурманы из малахитовых джунглей, привела его в неописуемый ужас.
— О, боги! — воскликнул он, хватаясь почему-то не за сердце, а за тощий свой зад. — Я знал, я знал, что вы равнодушны к людским бедам, но не настолько же! Вразумите же этих несчастных дикарей, этих мерзких черных тараканов, этих пожирателей…
— Тьфу! — разозлился варвар. — Хватит ныть! Разрази меня Кром, если на твои кости польстится даже самый голодный туземец!
Клеменсину немало позабавила перебранка двух друзей, но в душе ее тоже ныла и царапалась мягкими коготками тревога. Из рассказов отца она хорошо знала, что нет на свете такого дикаря, который отказался бы попробовать жаркое из белого путешественника. Конечно, вендийские племена доброжелательнее и цивилизованнее тех, о которых поведал сейчас Конан, но и от них вполне можно ожидать подвоха, тем более что у спутников нет вина и ярких тканей…
— Нет, у леса останавливаться нельзя, — встрепенулась девушка, увидев, что варвар поворачивает коня к зеленой полосе. — Он произрастает на сухой песчаной земле.
— Ну и что? — удивился Конан.
— Аллигаторы кладут там яйца. Отсюда не видать, но эта роща так и кишит зелеными зубастыми тварями величиной с пирогу.
— Хм… Откуда ты знаешь?
— Разведение скота не единственная страсть моего отца, — улыбнувшись, сказала Клеменсина. — Он много читал — на разных языках — и меня заставлял. Кроме того, для нас не было большего удовольствия, чем разглядывать географические карты. Кажется, нет на земле уголка, которого я не видела бы — увы, только на папирусе.
— Хорошее занятие, — ухмыльнулся киммериец. — Во всяком случае, полезное… Ладно, к лесу не поедем. Если от туземцев еще можно откупиться вином и яркими тканями, то крокодилам подавай живого человека — любимое лакомство…
Дабы не пугать особенно Трилле, последнюю фразу киммериец пробормотал себе под нос, затем развернул вороного и направил его к круглоголовому зеленому холму, выглядевшему на равнине как шишка на лбу. Взлетев на самый его верх, он с удовлетворением обнаружил там весьма уютную впадину, в коей можно было запросто улечься всем троим.
— Здесь-то наверняка нет аллигаторов, — заметил он, приглашая спутников тоже заехать на холм.
— Разве что летающие, — усмехнулась Клеменсина.
Она оставила свою кобылку цвета светлой северной ночи внизу, а сама ловко вскарабкалась на вершину холма. Трилле последовал ее примеру.
Целый день проведя в пути, все трое сейчас были голодны, как стая волков, — даже Повелитель Змей, в полдень слопавший огромную лепешку. Быстро устроив себе ложе из курток, спутники уселись и принялись за трапезу. В мешке Конана оставалось еще две лепешки и кусок солонины, их-то и поделил он на три равные части, несмотря на то что Трилле и Клеменсина благородно предложили ему взять себе побольше, учитывая его рост и вес.
В несколько мгновений уничтожив припасы, друзья в целях экономии выпили по одному глотку вина и легли спать.
Восточная ночь, расцвеченная серебром звезд и золотом полной луны, постепенно окутывала землю. В тишине был явственно слышен плеск от ударов крокодильих хвостов по воде, но более — ничего. Слабый ветер не теребил листья деревьев, ибо никаких деревьев в округе не было; хищные звери бродили в поисках добычи в иных местах; птицы спали, а насекомые если и ползали, то не производили при этом шума. В общем, стояла совершенная тишина, какая одних пугает, а других восхищает. И только третьи — такие как Конан — ее вовсе не замечают.
Ночь не успела еще накрыть землю черным своим покрывалом, а варвар уже мирно спал, положив под щеку железный кулак.
Совсем не так спокоен был Трилле. Совесть, о наличии коей в собственном организме он прежде и не подозревал, не позволяла ему уснуть. В сотый раз мысленно представляя на одной чаше весов три жизни — киммерийца, Клеменсины и свою, а на другой — полдюжины безумных и диких существований разбойников, он в сотый раз склонялся к тому, что поступил единственно верно, и в сотый раз в сем же сомневался. Беспрестанно вздыхая и ворочаясь с боку на бок, он мешал спать девушке, которую, в общем, тоже мучила совесть, но не настолько, чтоб она лишилась сна.
