Ночь не успела еще накрыть землю черным своим покрывалом, а варвар уже мирно спал, положив под щеку железный кулак.
Совсем не так спокоен был Трилле. Совесть, о наличии коей в собственном организме он прежде и не подозревал, не позволяла ему уснуть. В сотый раз мысленно представляя на одной чаше весов три жизни — киммерийца, Клеменсины и свою, а на другой — полдюжины безумных и диких существований разбойников, он в сотый раз склонялся к тому, что поступил единственно верно, и в сотый раз в сем же сомневался. Беспрестанно вздыхая и ворочаясь с боку на бок, он мешал спать девушке, которую, в общем, тоже мучила совесть, но не настолько, чтоб она лишилась сна.
Да, Клеменсина, конечно, еще не забыла своего преступления, кажется, свершенного во имя любви, а на самом деле погубившего и любовь, и возлюбленного, и постороннюю девицу. Правда, девица не заслуживала и малой толики жалости, но Клеменсина не разрешала себе оправдываться этим. Вновь ее мысли возвращались к тому страшному дню: известие о смерти Энарта и колдуньи, злобные вопли крестьян у шалаша, который она выстроила для себя на опушке леса, темный подвал, костер…
Девушка подавила тяжелый вздох, родившийся в груди ее вдруг, и прикрыла глаза. Потом, все потом… Сон сковал веки так внезапно, что она даже не успела додумать до конца совсем короткую мысль о Конане. Там было что-то вроде языков костра, сквозь кои она увидела впервые варвара, летящего к ней на прекрасном вороном коне. На миг он показался ей богом, спустившимся с небес: огромный, бронзоволицый, с гривой густых черных волос в ореоле красно-золотых искр… Вот на этих искрах она и провалилась в глубокую вязкую дрему. Ей снился костер, пылающий посреди океана, вереницы облаков, что пугливо плыли на недосягаемой высоте, и — варвар. Его фигура, громадой воздвигшаяся как раз в центре огня, была недвижима. Клеменсина же металась по берегу и взывала о помощи. Никто, никто не слышал ее. Тут луч солнца попал в самое пламя, вспыхнул, и девушка узрела наконец лицо Конана. В синих глазах холодно сверкал нерастопленный огнем лед, черные стрелы бровей угрюмо сдвинулись к переносице, а на губах застыла усмешка. Он опять бросал вызов всем, кто загораживал ему путь в будущее!
Во сне Клеменсина всхлипнула, дрожа от сознания собственного бессилия. Ей казалось, что жаркие языки пламени уже вцепились в тело киммерийца, и ему осталось всего несколько вздохов перед тем, как чистая суровая душа его отлетит к Серым Равнинам… Но отчего он не двигается с места? Отчего не пытается перешагнуть костер, едва достигающий его живота?
Девушка набрала полную грудь воздуха и крикнула, надеясь привлечь его внимание. Он должен спастись! Должен!
Ледяной взор медленно обратился к ней. Конан открыл рот и… заржал.
* * *
В брезгливом ужасе Клеменсина пробудилась. Пары мгновений оказалось достаточно для того, чтобы понять: сие был только сон. Усмехнувшись такому странному представлению киммерийца, изобретенному то ли памятью, то ли воображением, она повернулась на другой бок, желая снова заснуть, но вдруг наяву услышала то самое ржание…
Она вскочила и лбом тут же больно треснулась о каменное плечо Конана, который уже сидел, прислушиваясь к звукам у подножия холма.
— Что там? — шепотом спросила его девушка, в тревоге бессознательно подвигаясь к нему поближе.
— Лошади, — ответил он сумрачно. — Верно, аллигаторы сюда добрались… Надо уезжать. В темноте с этими тварями справиться не так просто…
— Так идем же! — Клеменсина потянула его за рукав. — Идем скорее, пока они не сожрали наших лошадей!
— Погоди… Успеем.
Он нагнулся, притянул к себе дорожный мешок и пошарил в нем. Вздох спустя что-то щелкнуло, и девушка разглядела крошечный огонек меж пальцев киммерийца. Он поднял руку. Короткое, но яркое пламя тускло осветило ближайшую к холму округу. Клеменсина с облегчением увидела, что лошади стояли на месте, хотя и перебирали ногами в беспокойстве. Головы их были повернуты в сторону полосы леса, но что там напугало их, конечно, отсюда нельзя было рассмотреть.
Конан ладонью накрыл огонек, погасив его, и дернул за ногу Повелителя Змей.
— Хей, Трилимиль, вставай.
По тому, что говорил варвар не шепотом, а обычным своим зычным, чуть хрипловатым голосом, девушка поняла: если опасность и существовала в действительности, то пока еще не столь близко, чтоб бежать сломя голову.
— А? Что? Когда? — Трилле, несмотря на терзания души, уснул очень крепко, а потому сейчас никак не мог уяснить, что нужно от него этому неугомонному варвару.
— Вставай, говорю! Надо уходить отсюда.
— Почему?
— Аллигаторы…
Одного этого слова оказалось достаточно для того, чтобы Трилле вскочил и кинулся вниз, повизгивая от страха. Вчерашний подвиг был забыт, природная трусость победила случайную отвагу. Конан с усмешкой поглядел ему вслед и не спеша поднялся.
Забравшись на свою караковую, Повелитель Змей совсем уж было собрался стремглав кинуться наутек от этого страшного места, но тут вспомнил вдруг о спутниках.
— Скорее, крабы неповоротливые! — прошипел он, опасливо озираясь.
Коварные аллигаторы чудились ему повсюду, и теперь ухо его слышало даже те звуки, коих не было: лязг острых зубов, шорох лап и хвостов по земле, урчание пустых желудков… Нет, такого Трилле вынести не мог. Не дождавшись, когда Конан и Клеменсина оседлают своих лошадей, он ударил караковую пятками и полетел по ночной равнине, слабо освещаемой луною, почти полностью сокрытой в облаках.
Киммериец велел девушке ехать следом, а сам направил вороного к полосе леса, дабы набрать крокодильих яиц, потом высушить их на солнце и съесть — насколько он знал, трапеза сия была и сытна и вкусна.
Не сразу Клеменсина настигла храброго спутника своего. Трилле мчался с такой скоростью, словно за ним гнались все аллигаторы мира, одержимые странной идеей сожрать именно этого тощего бродягу, и никого иного.
— Трилле! Трилле, остановись! — воззвала девушка, видя, что Повелитель Змей улепетывает во всю прыть. — Да постой же!
Наконец совесть бродяги откликнулась на отчаянные призывы Клеменсины. Придержав лошадь, он обратился к спутнице, стыдливо отворачивая лицо в сторону:
— А где Конан?
— Увы… — мрачно ответила девушка, рассерженная таким низким, мерзким поведением этого парня. — Он не успел удрать… Аллигатор съел его…
Тут она, желая всего лишь пошутить, совершила серьезную ошибку, по незнанию ли, по недомыслию ли упустив из виду два обстоятельства: во-первых, Трилле был доверчив, а посему даже на миг не усомнился в ее печальном сообщении: во-вторых, он искренне привязался к Конану и считал его единственным человеком, рядом с которым (а может, и ради которого) стоит жить в этом жестоком мире. Что боги? Какое им дело до маленького человека, потерявшегося в бурной стихии судьбы и жизни? Высокомерно поглядывая с небес вниз, они не различают добра и зла так же, как не различают лиц — что им Трилле, что им Клеменсина, что им кто угодно, кроме них самих… Тьфу!
